— Боюсь, что это не совсем выполнимо. Он плохо слышит и плохо видит. Попробую его уговорить и помочь вам, но лучше будет, если вы придете часа через два, и к этому времени я его приготовлю.
Прошло два часа. И вот я снова в раззолоченной гостиной отеля «Савой» После небольшого ожидания мне навстречу вышел ведомый под руку старик, скорее, старец с седой бородой, в круглой соболиной шапке и в роскошном, расшитом золотом халате-чапане. Он шел с протянутой рукой, и если бы ведущий не остановил его, он так и прошел бы мимо меня. Его безжизненно протянутая рука никак не ответила на мое осторожное пожатие. Его замутненный взгляд был направлен куда-то в никуда… Меня он, конечно, не видел.
— Ну, как и где лучше вам его…
Переводчик не успел даже договорить, как Джамбул опустился и сел на ковер посередине гостиной. Я, честно говоря, растерялся, но отступать от съемки было уже поздно и нетактично. Переводчика это не смутило. Он принес как ни в чем ни бывало домбру, вложил ее в руку Джамбула и сказал:
— Вам повезло! Снимайте и лучшего случая не ждите!
Да, такого случая в моей репортерской практике еще не было. Я приготовился. Включил свет и ждал, когда переводчик накричит на ухо акыну нужную команду: открыть глаза.
Джамбул с закрытыми глазами, казалось, ничего не слышал, сидя в позе почти «лотоса», а я, лежа перед ним на том же пушистом ковре, ждал. «Ну, открой же глаза, открой!» — молча прошу его…
Ура! Глаза открылись, хотя смотрели в вечность, струны пропели несколько «блям-блямов», и Джамбул вдруг завалился на спину с поджатыми кверху ногами, не прерывая «блям-блямов» на домбре. Его левая рука, не шевеля пальцами, крепко держала гриф. Переводчик, будто ничего не произошло, сказал:
— Повторим еще раз! — И поднял его в нужную позу.
Акын с закрытыми глазами как ни в чем не бывало продолжал делать «блям-блям» и снова заваливался назад. Так продолжалось несколько раз.
Наконец переводчик сказал:
— Одну минуточку! Сейчас мы его закрепим.
Джамбул, лежа на спине с закрытыми глазами, продолжал извлекать из домбры «блям-блямы». Подушки были закреплены за спиной великого акына, и завалиться он больше не мог. Теперь надо было, чтобы он открыл глаза.
Моему терпению приходил конец. Было жарко, и я взмок. Вдруг мой герой открыл глаза, переводчик отклонился и затих. Я успел снять один кадр.
Как ни странно, портрет Джамбула получился прилично и был, к моей радости, опубликован в печати.
Но что на меня произвело неизгладимое впечатление — это то, что наутро во всех центральных газетах были напечатаны вирши великого акына казахского народа о гении человечества, отце всех народов Сталине. Я никак не мог сопоставить то, что увидел и ощутил в гостиной «Савоя», с тем, что прочел в нашей прессе.
