Я открыла ставни, чтобы полюбоваться окрестностями. На улице было тепло, и все вышли на балконы, наблюдать за парадом лодок на Большом канале. На балюстрадах были развешаны шелковые стяги и ковры. Наш гондольер запел «Если ты меня любишь» («Но если ты думаешь, что я должна любить одного тебя…»), а дальше его песню подхватил кто-то из темноты канала («Пастух, ты наверняка себя обманываешь…»). Настроение у меня было хорошее, и я стала тоже подпевать.
— Останови здесь! — велел Пьетрантонио гондольеру.
— Ты что задумал? — повернулась я к брату. — Мы где?
— У Ридотто, — ответил он.
— Ты… выходишь здесь, чтобы поиграть в карты? — удивилась я. — Со мной в оперу ты не едешь?
Он похлопал по кошельку с монетами, который лежал у него в кармане бриджей.
— О нет! Джакомо заплатил мне немало, чтобы я отослал тебя к нему одну. — Он оставил меня в каюте и выпрыгнул на мокрый тротуар.
Вот, значит, как… меня купили на ночь. Я почувствовала себя куртизанкой. Но в то же самое время я ощутила себя удивительно ценной. Желанной.
— А как же я вернусь домой? — крикнула я вслед брату через открытое окно, неожиданно вспомнив о главном.
— Ах да! — крикнул Пьетрантонио в ответ. — Я сказал маме, что потерял ключи. Она обещала оставить дверь со стороны канала открытой. — Он театрально мне поклонился и зашагал прочь.
Вот уж балабол! Гондольер посмотрел на меня, ожидая приказа.
— В театр Сан-Самуэль, — велела я. — Voga![12]
Гондола заскользила в ночи. Я откинулась на спинку дивана и обхватила себя руками, чтобы успокоиться. Ладони у меня были липкими, я вытерла их о платье. О платье Джульетты. Что бы она обо мне подумала, если бы увидела? Впервые в жизни одна на улице, направляюсь на встречу с любимым!
Сердце мое трепетало. Я понятия не имела, что ждет меня впереди. Но… меня ждал Джакомо.
— Наконец-то! Мы по-настоящему одни.
Джакомо встречал меня на залитых светом фонаря ступенях перед театром. На нем был традиционный венецианский карнавальный костюм: длинная черная накидка с капюшоном, под которой скрывались голова и плечи, черная треугольная шляпа и белая угловатая маска, напоминающая птичий клюв. Маску он снял, чтобы я смогла узнать его в роящейся толпе не только благодаря его необычному росту.
Я ощутила трепет до кончиков пальцев, когда увидела его в этом зловещем костюме. Он взял меня за руку — какая большая, теплая и уверенная у него ладонь! — и повел внутрь.
Театр Сан-Самуэль поразил меня своей схожестью с огромной золоченой шкатулкой для драгоценностей. Никогда еще я не видела такого великолепия, даже в церкви. Повсюду оранжево-золотистым пламенем горели свечи, освещая четыре яруса позолоченных балконов, возвышающихся над сценой. На темно-синем потолке поблескивали тысячи золотых звезд.
