Больше ни романтики, ни шарму не хотелось…
— Ладно-ладно… черт с тобой!
Я, как всегда, сдался под натиском объективных причин и принял компромиссное решение.
— Ты, Ирка, раздеваешься целиком, а эта маленькая лгунья — по пояс.
— Чего это я лгунья?
— Уплочено за два тела, так? Скажи, так?
— Ну…
— А получил — полтора. Как говорится — всучили «куклу».
— Кто — кукла? Я — кукла?! Ну, ты и жлоб, художник!
Она не находила слов и задыхалась от негодования.
— Ну… гад! А души! Женские души, сволочь… Разве они уже ничего не стоят?!
— Я тебе, Варя, не Мефистофель — души скупать… к тому же такую бесстыжую, как твоя… деньгами, понимаешь, сорить…
— Ты тут давай не умничай, Мефистофель! К тебе женщины, между прочим, пришли. И они жаждут любви! А он тут торгуется, как последняя скряга. Подать сюда любовь на серебряном подносе… в яблоках!
Она сделала непередаваемый жест, подзывая несуществующего халдея.
— Господи, спаси, сохрани! Господи, Боже ж ты мой… как трахаться хочется, мама дорогая!
— Потерпишь.
— Слушай, у меня такое ощущение, — сказала Варя, — что «эти дела» как-то сами собой закончились…
— А может, их и не было вовсе?
— Скажешь тоже! Дурак такой… Каждый месяц — вынь и положь.
— Ой, только не надо ничего выкладывать…
Варя кинулась на меня со своими кулачками. Я хохотал и отбивался.
— Сволочь! Ирка, он нас не хочет. Давай его в натуре изнасилуем! Строит из себя тут, понимаешь, «даму с собачкой»!
— Собачка-то здесь причем?
— А притом! Выпендриваешься много.
— Фюрер всегда прав!
— Ой, ой, ой! фюрер хренов… Прям, щас расплачусь!
— Вот что, птичка, ты тут не очень-то чирикай… за мной большие люди стоят…
Я ткнут пальцем ввысь — на свой облезлый потолок.
— Такие большие — сюда не поместятся…
— Ой, да кто ты такой? Боже ж ты мой, насмешил, ей богу…
— Запомни, дэвочк мой, — сказал я хриплым назидательным тоном, пародируя некий собирательный образ бандита, — я — художник в законе. Меня САМ короновал! Мы на государство не работаем. Как ссученный сабак Церетели. Сечешь? За меня и на том свете дружки на куски порвут. А на этот — по частям отправят. Для освидетельствования.
— Ой, не гони… базар завел кучерявый… Репин-Айвазовский.
— Дочь моя, не произноси имя творца всуе. Я есмь выпивка и закусь, сошедшая с небес: приходящий ко мне не будет алкать, и верящий в меня — не будет жаждать никогда.
— Ирк, я умру, ей богу… этот Айвазовский меня уморит в натуре!
Варя так по-детски непосредственно вступила в наш диалог-игру, что казалось ничего на свете веселее не бывает. При этом хохотала, как сумасшедшая.
