Обе стороны еще до революции поняли, что, отказываясь ради прочности союза от приема новых членов, движение быстро превратится в нечто вроде монашеского ордена, потеряет всякую связь с народом, а это чревато многими, в том числе и непоправимыми, ошибками; поэтому в том же семнадцатом году было постановлено следующее: важнейшие решения, которые совместное эсеро-скопческое политбюро намеревалось предложить стране, сначала петь в лептаговском хоре, чтобы посмотреть, созвучно ли оно, не выбивается, не диссонирует ли с тем, что и как поет сам народ. Это предупредило немало бед, и очень жаль, что ни политика военного коммунизма, ни план коллективизации по неизвестной мне причине пропеты не были. Тогда, возможно, все бы было иначе.
Очень скоро после своего возвращения из эмиграции (это было уже в двадцать втором году) Бальменова заняла место прокурора Кимр. Несмотря на немалый революционный стаж и прошлые заслуги, она и позднее не сумела подняться выше – так до конца жизни, то есть до сорокового года, оставалась в Кимрах. Впрочем, для той эпохи этот вариант, без сомнения, из благополучных.
Прокурором она с самого начала была жестким, пожалуй, даже жестоким. Кровавая вакханалия, которая то и дело захлестывала город, многими связывалась именно с ней, с ее желанием выдвинуться, обратить на себя внимание старых товарищей по партии. Оснований считать, что это досужие домыслы, у меня нет никаких. Впрочем, в хоре (а петь она продолжала также до конца своих дней) она была совсем другая; не думаю, что хоть кому-нибудь из тех, кто ее слышал, но не знал, приходило в голову, что «в миру» она прокурорствует.
Ария Бальменовой, восходившая еще к той ее дореволюционной партии, была не только из самых больших, но и, безусловно, самой странной арией хора. По словам часто безмерно холодная и казуистическая, она пелась с совершенно не знакомым мне горем и страданием. С каждым годом она все больше была наполнена ужасом женщины, от которой ждут намного больше, чем она может дать, женщины, которая понимает, что она не в силах на себя это взять. Она мечтает об этом, готова на все, но боится так, что я не знаю вообще, с чем это можно сравнить.
У певицы был глубокий, сильный и хорошо поставленный голос, возможно, вообще наиболее сильный голос в хоре, но голос этот разом мог стать медленным и совершенно неповоротливым, как будто она просто устала он него. Проходило несколько тактов, и он снова менялся. Теперь это был голос, сознательно отказавшийся от всякой суеты, он жил тяжелой нутряной жизнью, жил очень трудно. Это была река, не желавшая уходить в другое русло, река, убежденная в неизменности основных правил и законов, и она несла в себе все эти правила и законы. Она зачинала их, вынашивала и рождала, а потом вела, пока жизнь не кончалась. В ней все это отстаивалось и успокаивалось, меняясь так же редко, как меняется что-то в вынашивании ребенка.
