Наконец Господь сжалился, ее отпустило, ей сделалось легко, будто она – ангел или девочкой, голая, плавает в пруду и все не хочет вылезать, такая теплая вода. Потом кто-то, словно она снова маленькая, берет ее на руки, и ей больше никуда не надо бежать, она в безопасности. Это было последним, что сохранила ее память, а дальше, не помня как, вообще ничего не помня, она сошлась с ним, стала этой ночью его, зачала от Святого Духа.
В Кимрах Лептагов принимал к себе всех, кто хотел петь, и, как когда-то в Петербурге, где ему за неделю надо было найти людей для пробных исполнений «Титаномахии» и он гонялся буквально за каждым голосом, народ в хоре подобрался разный и странный. Мне не известно, что и о ком, кроме скопцов, он доподлинно знал, – в любом случае прошлым этих людей он интересовался мало. В Петербурге он подбирал хористов под конкретную музыку, и только это: тембр, количество октав, разработанность, звучание голоса – имело для него значение. Он говорил это везде, говорил и в полиции – было время (я об этом уже писал), когда его вызывали туда чуть ли не через день, все пытаясь добиться, почему едва ли не половина участников хора значится у них в списках как антиправительственные элементы. Он вел себя тогда довольно ловко. Как ему и велели опытные люди, начинал с того, что этого не может быть, он бы никогда подобного не допустил, и сразу же принимался нудно объяснять, что за музыку он писал и для кого, и как уже совсем рядом с финалом вдруг потерял веру в то, что делал, и если бы не собрал людей, могущих это пропеть, кончить работу не смог бы. Так что он своим хористам обязан по гроб жизни и за каждого готов поручиться. Конечно, он валял дурака: кто они и чем занимаются, ему было известно, известно о многих, не только о скопцах, к которым он и обратился именно потому, что они скопцами были. И все же по большому счету это было правдой: его действительно интересовали лишь их голоса. Понимала это и полиция. Чин, который его обычно допрашивал, обращался с ним намеренно ласково, как с человеком случайным, ни в чем предосудительном не замешанным, и Лептагов, с юношеских рассказов отца ненавидевший и боявшийся жандармов, в конце концов настолько осмелел, что однажды, когда ему в очередной раз зачитали фамилии из его хора и в очередной раз объяснили, что вот этот, например, член боевой группы эсеров и принимал участие в осуществлении такой-то акции, а тот и тот принадлежат к изуверской секте, важно ответил, что это свидетельствует лишь о том, что правительство, в отличие от вышеназванных организаций, уделяет мало внимания музыкальному воспитанию народа, иначе он, Лептагов, без сомнения, набрал бы себе голоса исключительно из добропорядочных граждан.
