После визита прошел месяц, но дело не сдвинулось ни на йоту и было похоже, что и дальше не сдвинется. Она словно уперлась в стену.
От родителей ей досталось много силы и много упорства, она билась в эту стену и билась, но толку не было никакого, и тут, уже готовая отчаяться, она сообразила, что можно написать про все отцу. Она знала, что отец с сектантством давно порвал, и знала, хотя бы по своей партии, как в подобных закрытых общинах относятся к отступникам, но в рассказе Лептагова ее удивили две вещи: то, насколько быстро поднялась совершенно разгромленная секта, и его слова, что, кажется, кто-то ей помогал. Кто – правительству, несмотря на энергичное расследование, дознаться не удалось, но теперь она вдруг уверилась, что и он был среди тех, кто поддержал скопцов.
В Петербург как раз через день должна была быть оказия – один из их товарищей кончал ссылку и возвращался домой, с ним она отправила отцу очень мягкое, дружеское письмо, по тону – первое такое послание за год, в конце которого спрашивала его о скопцах, но не прямо, а рассказав про свои идеи и про тот прием, на который натолкнулась. Это была, скорее, не просьба о помощи, а просьба совета. Она понимала, что он удивится ее письму, потому что помнила, как ребенком стыдилась и ненавидела сектантское прошлое их семьи, страстно хотела быть как все, и позже, уже учась в гимназии, не раз донимала его вопросом: почему они, разумные люди, верили в этот несусветный бред? Впрочем, однажды (это было, когда она сдавала экзамены за последний класс гимназии, накануне ее ухода к эсерам) она ни с того ни с сего, наоборот, начала его обвинять, что он бросил своих, что мир в самом деле вот-вот должен погибнуть, иначе просто невозможно вытерпеть это зло, ненависть, бедность, уродство.
То был первый и последний такой их разговор. Случился он как раз в день ее рождения, и они оба хорошо его запомнили. Отец очень ее любил, много с первых лет жизни ей позволял, хотя в остальном семья была вполне патриархальная, но в подобном тоне она с ним никогда раньше не говорила, она об этом и помыслить раньше не могла, и вот она говорила и дрожала, что он сейчас начнет на нее кричать или того хуже – ударит. Все это, весь этот страх был в том, как она ему выговаривала, как она его обвиняла, но он выслушал ее тогда очень мягко, даже ничего не возразил; будто в том, что она говорила, была правда.
После разговора с Лептаговым Бальменова была убеждена, что ей самой без помощи отца завязать со скопцами отношения не удастся, и приготовилась терпеливо ждать ответа, однако так совпало, что спустя два дня после оказии к ней подошел преподаватель математики из Кимрского уездного училища. Он тоже пел в хоре, и ей было известно, что Лептагов и этот человек довольно близки. Их часто можно было видеть прогуливающимися вместе, пару раз она встречала его и у Лептагова дома, когда приходила с Краусом. Она никогда бы не подумала на него, что он из хлыстов, вообще из сектантов – обычный провинциальный учитель, и была очень удивлена, когда он после очередной репетиции предложил ей побеседовать, сказав при этом, что слышал, что она интересуется скопцами и хлыстами.
