Когда Лептагову удалось поставить из них первый храм, они ликовали, они поверили, что Господь над ними смилостивится. Но сам он тогда, едва закончив, не подождал и часа, сразу же его уничтожил, и страх этого в них остался. С тех пор они поняли, что всецело в его власти, во власти человека, который, похоже, их совсем не любит, которому ничего не стоит разрушить их отношения с Богом. Правда, позже это уже не было так остро. Он строил храм за храмом, бывало, что и по нескольку штук в день, иногда он забавлялся, словно ребенок, наконец получивший свободу.
Сначала ему не хватало власти, и именно поэтому он так себя с ними вел, поэтому никого и никак не готовя, поднимал их из грязи в князи и снова низводил на самое дно. Он ждал, что они станут перед ним пресмыкаться, выпрашивать, молить себе место поближе к Богу и к небу, и одно время это в самом деле было, но скоро сошло на нет. Им, в сущности, стало все равно, на что шли их раскаяния, главное, что они были частью, кирпичиком храма, а каким – есть ли разница?
Всякий год, стоило начаться летним спевкам, они день за днем шли к нему со всей России, шли, когда поодиночке, когда группами, и каждому, каждой исповеди он должен был найти в храме свое место. Это была его работа, и он знал, что только ради нее он и терпим. Жизнь менялась в стране очень резко, но, кто бы ни приходил тогда к власти в Москве, эту его охранную грамоту уважали все. Он понимал, что и дальше будет свободен в том, что касается хора, если в свою очередь не станет выходить за его рамки. С чисто композиционной стороны это всякий раз была, конечно, совершенно потрясающая задача – построить из их исповедей храм, построить от котлована до креста на куполе и колокольного звона. Впрочем, дело облегчалось тем, что с тех лет, с каких он себя помнил, он никогда не сомневался, что у каждого голоса в самом деле есть его, и только его, место в этом мире. Человеку дано прожить лишь свою собственную жизнь.
За несколько лет работы он прошел едва ли не все архитектурные школы, постепенно утверждаясь в мысли, что рожден он, в сущности, именно для того, чтобы быть строителем. Действительно, самые сложные задачи, которые перед ним стояли, когда он ставил свои церкви, были из этого «строительного» ряда. Дело в том, что, как рождается новая душа и ничего не нарушает ни в мире, ни в отношениях человеческого рода с Богом, Он принимает ее, и хранит, и слышит ее молитвы, так и лептаговский храм должен был быть завершен, достроен и в то же время, будто живое существо, всегда и для всех быть открытым, расти. Каждая душа, каждый голос должен был знать, что он зван здесь и желанен.
