Едва ли не с первого дня, как она приехала в Кимры, ее стал буквально преследовать тот уездный учитель, от которого в пятнадцатом году она зачала. Он молил ее стать его законной женой и забрать у Крауса их сына. Из агентурных источников ей было известно, что он и в самом деле очень скучал по ребенку; каждую неделю обязательно на весь день ездил в Константиново и там, чтобы видеть мальчика, выстаивал подряд все церковные службы – и заутреню, и обедню, и вечерню. Заходил он и в дом к отцу Иринарху. Он знал, как тот бедствует, и требовал, чтобы батюшка брал у него деньги на воспитание сына, а также хотя бы изредка отпускал на воскресенье к нему в Кимры. На это он получал от отца Иринарха твердый отказ (впрочем, его общению с сыном батюшка не препятствовал) и тогда, чтобы хоть немного его смягчить, начинал подробно и нудно объяснять, что давно порвал с хлыстовством, вернулся в православие.
Бальменова знала, что с хлыстовством он порвал из-за нее, и из-за нее, дожидаясь ее, все эти годы хранил целомудрие. Он был неплохой человек, неглуп, пожалуй что и собой недурен, и такая верность ее тронула; она вообще была рада, что город оказался для нее не пуст, что ее здесь помнят, а кто-то и ждал. Первое время она даже изредка соглашалась на прогулки с ним по берегу Волги, что некогда их и свели. Пытаясь все это в ней оживить, он водил ее по тем местам, где они гуляли накануне ночи, в которую она зачала. Впрочем, подобные намеки скоро ей приелись, и она стала ему отказывать. Потом и вовсе велела секретарше его не пускать.
Однако их отношения не были случайностью. Вернувшись в Кимры, Бальменова поначалу стремилась во всех деталях восстановить жизнь, которой жила до бегства за границу, как бы укрепиться. Но нуждалась она в этом недолго, учитель же, на свою беду, ничего не понял, не веря, что Бальменова больше не хочет его видеть, он стал буквально ее преследовать. Целыми днями он или дежурил около ее дома, или сидел в приемной прокуратуры. Позже дело зашло так далеко, что он, чтобы получить возможность встретиться с ней, стал десятками писать доносы на самых разных людей, часто не просто ни в чем не виновных, но и нужных партии.
С этим, наверное, еще можно было бы смириться; хуже было то, что по городу пошли слухи об их отношениях, пресечь которые никак не удавалось. Бальменова распорядилась арестовывать всех, кто их распространял, каждый из пойманных получал по пять лет лагерей за распространение материалов, порочащих советский общественный и государственный строй, и все равно она понимала, что, пока хлыст не оставит ее в покое, слухи не прекратятся. Трижды она предпринимала попытки объяснить ему это, но безуспешно. Он ничего не хотел слышать, и в конце концов она сочла себя вынужденной дать санкцию на его арест.
