Песни народные, и одну из них явственно слышу сейчас: про женщину, чей милый в неволе, и она просит — то ли ласточку, то ли ветер — «передать ему подарочек — пяток яблочек».
Пяток яблочек в белом платке — это ласточке-то или ветру. Эту песню пела когда-то и моя покойная мать. Сидит на пороге, солнце уже сошло, делает какую-нибудь женскую работу и поет:
Передай ему подарочек — пяток яблочек…
В хоре непривычно много стариков и старух. Но удивительнее казалось другое. Как дерзко командовал хором этот молодой, еще не развившийся человек! Строго, почти зло кричал ему: «Стоп!», «Сначала!», «Перевираете!», «Чище, чище!» И хор умно, легко повиновался ему. И даже мы, отверженные, повиновались: сидели, как в рот воды набрали.
Я видел его в спину. Он настолько худ, что, когда полы его пиджака разлетались, мне казалось: под ними вот-вот блеснут его ребра. Пиджак, вихор, который в конце концов снова пророс у него на макушке, да еще растопыренные, вырывавшиеся из рукавов руки — вот и все, что рассмотрел в нем. Когда он подпевал, его мальчишеский голос не смешивался с хором, тёк отдельно, по самому краешку, мелкими стежками обметывая крепкий, полотняный плат старинной песни. И все равно осталось ощущение силы и власти. И — пуповины между ним и подчинявшимися ему людьми.
Мы возвращались из клуба поздно вечером. Алексей придерживал под руку жену и светил ей фонариком. Мы что-то пели. И те, кто уходил из клуба в другие стороны, тоже пели. Теперь отверженных не было, пели все. Может, из-за этих минут безголосые и ходили в клуб?
Позже Алешина жена рассказала мне про этого парня. Его прислали в село год назад после культпросветучилища. Он повесил объявление о хоре, но никто не пришел. Тогда пошел по дворам сам. Днем, в самое рабочее время. Его встречали деды да бабки: «Вы к кому? Наших нет, они на работе…» «А я к вам», — и, не дожидаясь приглашения, проходил в калитку. Тем льстило, что к ним — в кои-то веки официальное колхозное лицо, да еще такое молодое приходило не к их детям, а к ним, старикам. Его поили чаем, парень чаи гонять был не дурак — училищная закалка! — и за чайником исподволь уламывал стариков насчет хора. Потом на спевки стали по одному, парами приходить и молодые: любопытство брало, что там их старики выкомаривают. Так, по одному, парами, и оставались…
Вижу этого парня, птенца, пробирающегося в своих городских ботиночках от двора к двору по осенней, затонувшей в грязи улице, вижу его дипломатические (а может, и не только дипломатические) чаи, и вдруг — эта твердость, и власть, и взметающее душу согласие: «Передай ему подарочек — пяток яблочек…»
