В столицу мне теперь возвращение заказано. Что-то мне подсказывало, заговор – пока я называл это так, за неимением лучшего определения – тянулся на самый верх. Я не верил, что в нём мог быть замешан товарищ Гамаюн, однако и кроме него хватает больших людей в Народном государстве. И им ничего не стоит стереть меня в порошок. Даже такого, каким я стал. Без помощи весьма высокопоставленных граждан фальшивые инспецы никак не могли оказаться на сверхсекретном объекте. Да то, что за телегой, на которой увезли меня, гнался отряд ЧОН в сопровождении весьма странного штурмовика, доказывал этот факт. Значит, и в Усть-Илиме, а может в каком другом городе есть те, кого Боргеульф назвал Посвящёнными. И я был уверен, они уже знают о неудаче отряда ЧОН, и моём спасении. А судя по тому, что даже командир чоновцев знал обо мне больше чем даже я о себе, они уж точно в курсе моего изменения. Попадись я им в руки – костёр мне обеспечен.
И судя по всему, мне остаётся лишь одно. Бежать за границу. Затеряться в военной канители на Континенте, где нет сейчас ни власти, ни чётких границ, будет проще всего. Тем более, это будет и выполнениям порученного мне товарищем Гамаюном задания. Хотя, конечно же, следов таинственной эскадрильи «Смерть» в городе Аньере мне не найти. Они давно простыли. А город, если судить по военным сводкам, которые хоть и с большим опозданием, но добирались до той глуши, через которую лежал мой путь, уже несколько месяцев как занят войсками Блицкрига.
В первом же селе я расстался с повозкой и лошадью. Мне удалось обменять их на другого скакуна, чтобы продолжить путь. Хотя назвать ту клячу, что предложили мне крестьяне, скакуном – означало бы сильно польстить ей. Вот только выбора у меня не было. Так всё же лучше, чем пешком.
К тому же, мне удалось выменять там же тёплой одежды и еды на дорогу. Взамен я оставил не только подводу со всем её содержимым, но доставшийся мне, так сказать, по наследству, пистолет Верена и патроны к нему. Тот сразу приглянулся местному представителю народной власти. Он тут же нацепил деревянную кобуру и расхаживал по селу с грозным видом, то и дело хватаясь за рукоятку пистолета. Наверное, считал, что так выглядит представительнее. Как по мне, так смотрелся он скорее нелепо, но своё мнение я оставил при себе.
Вскоре выяснилось, что еда мне не нужна вовсе. Я, конечно, ощущал её вкус, но потребности в пище больше, как не бывало. Равно как и в воде. Хуже того, съеденное и выпитое в первый день осело в желудке тяжким комом. Неприятные ощущения сопровождали меня потом чуть не неделю.
