— Веских доказательств у меня нет, товарищ Верен, — сразу предупредил его я. — Всё так – мои умозаключения, скорее. Во-первых: акцент. Вы вряд ли много общались с дилеанцами из разных частей их империи, но сами понимаете, в столице говорят совсем не так, как на западе или на востоке. У нас, в Народном государстве, тоже полно всяких диалектов или просто выговоров.
— Это верно. Вот ты для меня, товарищ Ратимир, чудно говоришь. Слишком как-то правильно, прямо учитель из Нарпросвета. Мы к такому не привыкли.
— Вижу, ты меня понимаешь. С дилеанским языком – то же самое. Их страна хоть и поменьше Народного государства, но не сильно. Так вот, собственно, к чему я веду. Разговаривают инспецы на имперском, да только на том диалекте, который распространён в Блицкриге.
— Значит, из Блицкрига, — прищурился Верен. — Но только там говорят на этом… диалекте?
Он с трудом, но всё же осилил сложноватое словцо.
— В основном, — кивнул я. — Но у меня и пара соображений есть. Я несколько раз назвал Боргеульфа маркграфом. И он на третий раз поправил меня, сказав, что титул его звучит, как маркиз и он очень щепетилен в этих вопросах.
— И что с того?
— А вот тут сложно объяснить. Дело в том, что вся знать империи называет себя графами. Маркграфами, бургграфами, вильдграфами – с десяток разных графьёв наберётся. Маркиз – это тот же маркграф, только так стали называть себя аристократы, отколовшиеся от империи, ещё в стародавние времена. И когда Блицкриг после Первой войны объявил о своей независимости, его знать отказалась от имперских титулов. В свою очередь, ни один имперский маркграф не назовёт себя маркизом, если он так щепетилен по части своих титулов. Имперская знать цепляется за свои древние титулы изо всех сил. Потому что у многих, кроме этих громких титулов ничего и не осталось.
— Ну ты мне, товарищ Ратимир, и задурил голову с этими графьями да маркизами. Я так тебя понял, что маркиз этот – не настоящий, раз себя маркизом зовёт.
— Да скорее всего, он самый настоящий маркиз, — усмехнулся я. — Но только блицкриговский, потому что будь он дилеанцем – звался бы маркграфом, и никак иначе.
— Да уж, — потёр лоб Верен, — жидковатые у тебя доказательства против инспецов, товарищ Ратимир. Прямо тебе скажу, жидковатые. Вот только набили нам оскомину инспецы. И чутьё моё революционное сразу говорило – брать их надо, и лучше сразу к стенке ставить. Чтобы другим неповадно было. А чутьё моё меня ещё ни разу не подвело.
