Старший лейтенант часто дышал у меня за плечом. Я сел за камень, поставив гранатомет между колен, ожидая, когда осядет пыль и дым после взрыва вертолета. Старший лейтенант смотрел на меня. Но не с испугом или сомнением во взгляде, а жестко, требовательно, с пониманием того, что мы с ним были вынуждены защищаться. И он готов был защищать свою жизнь не менее старательно, чем я свою.
— Так что еще тебе говорила Алевтина Борисовна? — спросил я.
— Больше ничего. Только коротко отдала приказ о твоей ликвидации. Переспросила, все ли я правильно понял, и осталась довольна.
— То есть других приказов не давала? И ничего не говорила про убитого мной подполковника Халидова?
— Нет, не давала. И ни про какого подполковника не говорила. Не упомянула даже.
— Приказала пристрелить меня… То есть, перед тем как отправить сюда боевой вертолет, она уже могла рассчитывать, что ты приказ выполнил?
— Естественно. И вертолет прилетел ликвидировать уже одного меня. Конечно, я горжусь, что на меня одного вертолет послали, тем не менее не сильно радуюсь. Гордость в гробу, если удастся куски мяса в гроб собрать, неуместна.
Сам я это только что понял. А старший лейтенант сообразил быстрее, поскольку дело касалось его напрямую. И потому потребовал встретить вертолет «Вампиром». С такой дистанции убойной силы хватило бы даже, думаю, у РПГ-7, который воевать начал, когда я еще пешком под стол ходил, а на вооружение был принят еще задолго до моего рождения[6]. Но понял я и другое: и «Сектор «Эль» во главе с полковником, и ФСБ Дагестана в лице подполковника Саенкова намереваются нас всех троих ликвидировать вовсе не потому, что я застрелил следователя Халидова, а только как исполнителей расстрела генерала Шарабутдинова. Халидов здесь вообще выбран исключительно как причина. Из этого напрашивался вывод, что еще до начала операции нас было решено уничтожить. А уже из главного вывода можно было и еще кое-что вытащить.
— Хреновенькая у нас с тобой ситуация, — признал я. — Значит, на нас объявлена большая охота!
— Да, — согласился Аграриев. — Неприятно быть дичью. Но такие у нас законы. Правила игры, как говорит Самокатова.
— А если я не желаю играть по ее правилам? Если я желаю собственные установить?
— Это тоже следует суметь. Нужно суметь заставить ее принять твои правила. Проще, мне кажется, вообще играть без правил.
— Самое плохое в этой ситуации, что под ударом находится моя семья, — назвал я свою больную точку. — Не знаю, как у тебя. У тебя как вообще с семейным положением?
