Но две луны назад один из рабов сломал кирку, наткнувшись на странный камень. Трижды со всей силы бил киркой по нему, а на нем ни царапины!
Так рабы впервые увидали храм Древних.
К сегодняшнему закату они откроют вход в крипту. Уже сейчас видны странные колоны необычной формы, их девять, и все… парят в воздухе! Как их выкопали, так и парят! Ни на палец не опускаются!
Да, сегодня к вечеру рабы откроют вход в крипту. И тогда…
Молодой хозяин сжал пальцы на эфесе меча с такой силой, что затрещала кожа. В его глазах жидким огнем пылала страсть. Такая жаркая, что причиняла лютую боль своему носителю. Жгла сильнее тысячи солнц! Именно она не давала ему сдохнуть раньше срока, не позволяла погибнуть на поле брани, протягивала ему руку помощи, вытаскивая из самых жутких недр демонического мира.
И сейчас его страсть, как хроническая болезнь, обострилась до предела! Он на пороге! Вот-вот, вот-вот… да что же вы медлите, тупые животные?! Твари, которые умеют лишь служить и поклоняться, что не в состоянии защитить семьи, ибо не мужчины вовсе, а тряпки! Быстрее, животные! Быстрее!!! Хоть сам бери лопату!
Хозяин скривился от жуткой боли, со стоном ударил кулаком по правой стороне груди, от удара о панцирь загудело. Там, под броней и одеждой, вновь заныл печальной, тянущей болью старый шрам от метко пущенной стрелы.
Этот шрам — проклятье и благо! Вечная метка, от которой кровь становится ядовитой, убивая своего хозяина. Но она же давала ему настолько лютую силу, идущую от веры и ненависти, что боги отступают.
— А-а-а-а-а!!!
Удар! Сверкающая вспышка! Крик боли и шипение, будто жир выкипает из еще живого тела!
Хозяин срывается с места и мчится к раскопкам.
Там пылает страшный костер из людей. Все, и рабы, и надсмотрщики, все заживо сгорают в странном, будто призрачном пламени! Один из рабов тронул скрытую пружину ловушки? Древнее проклятье? Гнев богов? Плевать!
Когда молодой мужчина добирается до дна кратера, живых уже нет, но пламя еще горит. Сквозь него хорошо виден наполовину открытый вход в крипту Древних.
Не страшась, — ему вообще плевать на боль, он сам — боль! — мужчина рассеяно расстегивает ремешки, сбрасывает панцирь. Берется за лопату и продолжает работу в одиночество. Он не обращает внимания на обугленные скелеты вокруг, он идет к своей цели.
Пламя вокруг не утихает. Его волосы быстро обгорают, обнажая необычные уши с острыми концами. Затем пеплом попадает одежда. Тогда, ничем не сдерживаемые, распрямляются огромные крылья: кожа и тугие, как листы брони, жесткие перья.
