Художники, по его мнению, должны быть свободны от всяких теорий, от необходимости следовать каким-либо направлениям, художнику «очень мешает быть самим собою выяснение для себя задач искусства», «настоящий художник пишет так, как видит собственными глазами, а не как его приучили видеть книги и разговоры», настоящие художники творят «подсознательно», «из нутра» или просто «не ведают, что творят». Настоящие художники – «табун диких лошадей», за которым гоняются «классификаторы и схематизаторы», тщетно пытаясь пришпилить к хвостам «лошадей» «свою маленькую этикетку». Так В. Вересаев неожиданно оказывался где-то совсем рядом с русскими декадентами.
Кризис был мучителен. И снова на помощь приходит «живая жизнь», теперь уже как практическое средство самоуспокоения. «Эх, вся эта угрюмость, отчаяние, неприятие жизни, – как они вдруг становятся чуждыми и непонятными, когда человек начнет дышать чистым воздухом полей, моря или гор, когда солнце начнет горячо ласкать его обнаженную „кожу“… одним лучом солнца можно перестроить всю душу человека и жизненно страшное сделать смешным и нестрашным». Писатель часто уезжает из Москвы, живет на юге, в Коктебеле, усиленно занимается садом.
В. Вересаев остановился, но не остановилась жизнь, не остановилась литература. Она обогащалась молодыми именами – Л. Фадеев, Д. Фурманов, М. Шолохов, десятки других, пришедших из того самого горнила революции, которая так напугала В. Вересаева. Литература, возглавленная М. Горьким и В. Маяковским, ставила и решала задачи огромного масштаба, задачи воспитания человека коммунистического общества.
А «живая жизнь» оставляла В. Вересаева не у дел и, главное, не приносила успокоения. Он был писателем, заменить литературу садом не мог. Тянет к письменному столу, все больше засасывает работа над воспоминаниями и изучением Пушкина Совсем недавно, в семнадцатом году, В. Вересаев решительно отверг предложение описать свои детские годы. «Кому это интересно?» – удивлялся он. Теперь же ничего другого В. Вересаев писать не хочет. Но и в воспоминаниях он сосредоточивает свое внимание на том, что подальше отстоит от проблем общественных, – это характерная особенность всех трех мемуарных книг, задуманных им. Пишет историю своей жизни – «Из детских лет», о матери и отце, о семье и первой любви. «Меня просто интересовала душа мальчика», все остальное – меньше. Книгу «Записей для себя» начинает с размышлений о близкой смерти, он ждет ее как «блаженства», «как большого поднимающего, ослепительно яркого события». А параллельно пишет о детях – серию миниатюр из будущего цикла «Невыдуманных рассказов о прошлом». И здесь все покрывает добрая улыбка человека, спокойно приготовившегося оставить этот мир.
