И каждый матч сопровождался улюлюканьем и свистом, а я отправлялся на скамью запасных.
Постепенно эта скамья стала моим постоянным местом, я видел, что Гвидо во мне разочаровывается. Однажды он мне сказал:
— Посмотри на вот этого полудохлого парня, который сейчас обрабатывает мяч. Скелет, и только, смотреть противно, а играет, как бог. Знаешь, футбол — это как пение, одним удается, другому не запеть, хоть старайся изо всех сил. Тебе так не кажется?
Нет, мне так не казалось. Я только не понимаю, почему Гвидо не выгнал тогда меня из команды. Может быть, в память покойного отца. Тот при жизни оказывал Гвидо кое-какие услуги на тотализаторе.
Я старался как мог, я лез из кожи, чтобы стать игроком, но ничего не получалось.
Весь ужас моего положения заключался в том, что я ничего не умел, я не получил никакого образования, не имел профессии. А футбол… как обстояли дела с футболом, вы знаете. Я ждал со дня на день, что наступит конец терпению Гвидо, он меня выгонит. Что я буду делать? Этот вопрос мучил меня днем и ночью. Вот тогда-то, в самое подходящее для этого время, я влюбился. Я полюбил в первый раз, и, кажется, второго не будет.
К столу подошел стюард.
— Что-нибудь угодно?
— Один коньяк, — сказал капитан.
Болезненный молодой человек попросил имбирного пива, а покерист неразбавленного виски.
— Стакан холодного молока, — сказал футболист. Он отпил из запотевшего стакана и продолжал: — Я встретил ее на пляже. Ее зовут Ева и она самая красивая женщина на свете. Тогда я этого не знал. Не знал, разумеется, как ее зовут. А остальное заметно сразу, стоит только ее увидеть. Как сегодня помню этот день. Стояла адская жара. Ветра не было, волны лениво облизывали берег, и было слышно, как шипит на песке пена. Я лежал под навесом и с отвращением думал, что через два часа нужно идти на тренировку.
И тут я увидел ее. Она стояла бледная, мокрые волосы спадали ей на плечи. Ее окружили трое, знаете, из тех молодчиков, что все время околачиваются на пляже, иногда словно невзначай напрягая накачанные гантелями мышцы. Один из них положил ей руку на бедро, и она резким ударом отбросила ее. До меня доносились гнусности, которые они ей говорили.
— Господи, — вдруг с тоской сказала она. — Ну неужели же никто не даст вам в морду? Неужели не найдется хоть один человек, который захочет это сделать?
Я почувствовал, что это хочется сделать мне. Ничего в жизни я так не хотел. Но этого не хотели три «собеседника» Евы. Они, видимо, привыкли драться втроем.
