– В университете драматическое искусство было моей второй специализацией, – сообщает Гарсия. – Английский и драматическое искусство.
– О, вы хотели стать актером?
– Нет, я чаще выступал в качестве режиссера. – Гарсия морщится. – Один раз мне дали роль, всего две строчки, и на премьере я их обе зажевал. Так что спектакль прошел успешно.
Я прикусила язык. Не могу представить себя в университете. Кажется, это так далеко – даже не столько во времени, сколько в плане расстояния. Словно я пытаюсь преодолеть пешком полторы тысячи километров.
– Налево, на Кипарисовую улицу, – направляю я.
Гарсия сворачивает на узкую улицу, усеянную рытвинами.
– Можно полюбопытствовать? – спрашивает он. – У тебя есть сестра? Оливия?
– Да, мы двойняшки.
– А-а-а, понятно. Я так и думал. Она – одна из моих лучших учениц.
– Естественно, – говорю я. – Она у нас умница.
– Ты ничуть не глупее. Просто ты умна по-другому, – говорит Гарсия. – Поверь мне, Кэт, нужно обладать немалыми умственными способностями, чтобы передать на сцене характер того или иного персонажа, как это делаешь ты. – Он ненадолго замолчал. – И, на мой взгляд, это куда важнее, чем пара баллов в академическом оценочном тесте[28], хотя мое сравнение, возможно, не совсем уместно. Во всяком случае, для публики, что придет на премьеру спектакля, это будет иметь значение.
Я украдкой смотрю на Гарсию. Вид у него беспечный, словно произнесенные им слова вообще не имеют никакого веса. Однако они глубоко запали мне в душу. Рядом с Оливией я никогда не чувствовала себя умной. По математике я ей в подметки не гожусь. Даже любимые предметы – история и английский – даются мне не так легко, как моей сестре.
В последнее время моя успеваемость совсем упала. Я утратила интерес к учебе – осталась одна опустошенность. Теперь мне вообще все безразлично, кроме спектакля, который мы ставим.
Я откидываюсь на спинку кресла, решив для себя, что больше не буду отвечать ни на какие вопросы. Разговор становился слишком личным.
Мистер Гарсия, видимо, почувствовав, что я укрепляю оборону, молчал.
Наверное, он думает, что я завидую сестре или что я ее ненавижу. Оливия, я уверена, именно так и считает, но это неправда. Я не собираюсь делать Оливии прически или плести с ней венки, но, видит бог, ненависти к ней я не испытываю.
Раньше мы были с ней близки – в средней школе, до того, как она расцвела, а я, наоборот, увяла, до того, как в старших классах наши с ней дорожки разошлись. Думаю, всякая близость между нами исчезла в ту самую секунду, как мама бросила нас, хлопнув дверью. На ее уход мы отреагировали по-разному: у Оливии горели глаза, она была полна оптимизма, не теряя надежды на возвращение мамы, но я знала, что ждать бесполезно. Когда Оливия первый раз заговорила о том, чтобы перезвонить маме, убедить ее не отказываться от общения с нами, я просто взяла и вышла из комнаты. Бредовая идея. Порой мне кажется, что Оливия все еще не желает смириться с действительностью, ведет себя так, будто мы по-прежнему счастливая семья, а не чужие люди, которые просто вынуждены жить под одной крышей.
