Голос Томаса возвращает меня к реальности.
— Мы везем вас в Колбурн-Холл, — говорит он с переднего пассажирского сиденья джипа. — Это обеденный зал в Кепитал-Плаза, где иногда сенаторы устраивают банкеты. Там часто бывает и Президент.
Колбурн? Из того, что мне известно, Колбурн — очень модное место встреч, а ведь изначально меня собирались поместить в денверскую тюрьму. Вероятно, Томасу поступили новые указания. Не думаю, что он прежде бывал в столице, но, как хороший солдат, он не теряет времени, глазея по сторонам. Я ловлю себя на желании увидеть Кепитал-Плаза — такая ли она громадная, как я думала?
— Там мой патруль вас оставит, вас передадут одному из патрулей коммандера Десото…
Патрулей Рейзора.
— …Президент встретит вас в королевском зале. Советую вам вести себя надлежащим образом.
— Спасибо за совет, — холодно улыбаюсь я отражению Томаса в зеркале заднего вида. — Отвешу книксен в лучшем виде.
Вообще-то, я начинаю нервничать. Меня с рождения приучали почитать Президента, и прежде я, ни минуты не колеблясь, отдала бы за него жизнь. Даже теперь, когда всплыла вся правда о Республике, я чувствую, как глубоко укорененная преданность пытается взять верх надо мной — в нее хочется закутаться, точно в знакомое теплое одеяло. Странно. Я ничего такого не чувствовала ни когда узнала о смерти Президента, ни когда слушала первую речь Андена по телевизору. Это чувство пряталось в глубине души, а вот теперь, когда от заветного разговора меня отделяет несколько часов, заявляет о себе.
Я уже не тот драгоценный гений Республики, каким была при нашей первой встрече. Как он воспримет меня?
Колбурн-Холл, королевский обеденный зал
Зал гулкий. Я сижу одна в конце длинного стола (двенадцать футов темного вишневого дерева, резные, ручной работы, ножки, декоративная золотая кромка, вероятно нанесенная тончайшей кисточкой), упираясь спиной в красную бархатную обивку стула. Далеко у противоположной стены потрескивают поленья в камине, над которым висит гигантский портрет нового Президента. По сторонам зала горят восемь золотых ламп. Повсюду солдаты столичного патруля — пятьдесят два человека стоят плечо к плечу вдоль стен, а шестеро — по стойке смирно по обе стороны от меня. На улице лютый холод, но здесь тепло, и слуги облачили меня в легкое платье и тонкие кожаные туфли. Волосы мне вымыли, высушили и расчесали, они теперь струятся до середины спины, украшенные нитями крохотных искусственных жемчужин (не меньше двух тысяч республиканских долларов за штуку). Поначалу я восхищаюсь ими, осторожно их трогаю, но потом вспоминаю бедняков на вокзале, их драную одежду и отдергиваю пальцы от волос, исполнившись к себе отвращения. Служанка нанесла светоотражающую пудру на мои веки, и теперь они посверкивают в отблесках пламени камина. Светло-кремовое платье с контрастными грозно-серыми вставками ниспадает до пола многослойными оборками. Из-за корсета трудно дышать. Платье явно дорогущее. Тысяч пятьдесят республиканских долларов? Шестьдесят?
