Каэдэ подается ко мне, чтобы другие солдаты на улице нас не слышали:
— Колонии ведут активные действия на этой части границы. Знаешь, сколько уже лет? Мне семнадцать было, когда они начали. В общем, не первый год. Они, вероятно, на добрую сотню миль продвинулись за ту линию, которую Республика называет границей Колорадо.
Правда после многих лет постоянной бомбардировки пропагандой потрясает.
— Ты хочешь сказать, что Колонии выигрывают войну? — спрашиваю я, понизив голос.
— Уже некоторое время. Ты только узнал? Еще пара лет, парень, и Колонии будут у тебя на заднем дворе.
В голосе Каэдэ слышится отвращение. Может, у нее какая-то давняя неприязнь к Колониям.
— Думай, как хочешь, — бормочет она. — Я здесь ради денег.
Я размышляю над ее словами. Колонии станут новыми Соединенными Штатами. Неужели война после стольких лет все же подходит к концу? Я пытаюсь представить себе мир без Республики — без Президента, Испытаний, чумы. Колонии — победитель. Нет, это так хорошо, что не верится. А если удастся убить Президента, победа может приблизиться. Я очень хочу вытянуть из Каэдэ еще что-нибудь, но та шикает на меня, едва я успеваю открыть рот. Дальше мы шагаем молча.
Через несколько кварталов мы поворачиваем и идем вдоль двух железнодорожных путей. Кажется, проходим чуть не милю. Наконец останавливаемся на углу улицы вдали от казарм, здесь, в тени полуразрушенного здания, царит полумрак. Время от времени мимо бредут одинокие солдаты.
— Боевые действия приостановлены, — шепчет Каэдэ, глядя, прищурившись, вдоль путей. — Вот уже несколько дней. Но скоро все начнется снова. Ты еще порадуешься, что примкнул к нам, — когда посыплются бомбы, никто из солдат Республики не сможет похвастать такой роскошью, как подземное укрытие.
— Подземное укрытие?
Но внимание Каэдэ уже переключилось на солдата, идущего прямо на нас вдоль путей. Я мигаю, чтобы стряхнуть воду с ресниц, стараюсь приглядеться к нему получше. Он одет так же, как мы, — в мокрый кадетский мундир с диагональной лентой, закрывающей часть пуговиц, и единственной серебряной полоской на каждом плече. Его темная кожа влажная от дождя, короткие кудряшки прилипли к голове, дыхание клубится белыми облачками. Он приближается, и я вижу, что глаза у него до жути бледные. Бледно-серые.
Он проходит мимо, никак не реагируя на нас, лишь подает едва заметный знак Каэдэ — раздвигает пальцы на правой руке буквой V.
Мы пересекаем железнодорожные пути и шагаем еще несколько кварталов. Здесь здания стоят почти вплотную друг к другу, а улицы такие узкие, что разойтись на них могут лишь два человека. Вероятно, прежде здесь жили гражданские. Многие окна выбиты, кое-какие закрыты драными полотнищами. За ними в свете мигающей свечи я вижу человеческие тени. Если ты живешь в этом городе, не будучи военным, делать ты должен то же, что когда-то делал мой отец, — готовить, убирать и обслуживать солдат. Отец, вероятно, жил в таком же убожестве, когда наступил его черед отправляться на фронт.
