брал, коли не слаб,
чтоб валялся в кровати со всеми тремя,
а хрен чтоб стоял стоймя?
Кто объяснит, что особого зла
нет в почитанье хромого козла,
в черной рясе и красной чалме
стоящего на холме?
Не плачьте, живехонек ваш мертвец,
на мелком бесе верхом
скачет он из конца в конец,
сводит с пути божьих овец
поганым своим языком.
Заходит в трактир, садится за стол,
глодает мясо с ребра.
Ему до фени осиновый кол
и пуля из серебра!
И впрямь трактиры у нас хороши —
брюхо набьешь за гроши.
В темное пиво добавишь имбирь,
из желудка – прямо в пузырь.
Стоишь у забора, пускаешь струю,
вспоминаешь женку свою.
А женка – что хрюха, лицо пятачком,
но груди стоят торчком.
Бедра у ней тяжелы-широки,
обнять не хватит руки.
Поди, со всей деревней жила,
не поймешь, от кого тяжела.
А деревня не малая – двести дворов.
Хорошо, что Генрих здоров.
