Кабы не радуга | страница 38



пробежал по центральной улице – и отдыхать на вокзал.
Кое-что привозил своим – полосатое легкое платье
подросшей сестренке, жене – обувку, маме – халат.
Через двадцать лет мама будет ходить в этом халате,
и сестра не выбросит платья, что подарил ей брат.
Висит неподвижно пальто семь лет как покойной тещи,
в фанерном шкафу с мутноватым зеркалом, нафталин
в мешочках из марли. Здесь умеют беречь вещи
более, чем друг друга: сукно, трикотаж, кримплен.
Тут говорят друг другу – старик, будь проще,
и люди к тебе потянутся и помогут подняться с колен.
И возьмут под локотки и потащат на многоугольную
площадь с деревьями чахлыми, где трамвай делает круг,
где стоит часовенка рядом со старушкою богомольною,
где Господь прибирает к рукам всех, кто отбился от рук.

"Было бы мне дано выбирать, кто я…"

Было бы мне дано выбирать, кто я —
       философ, которому снится, что он
бабочка, или бабочка, грезящая, что она
философ, я выбрал бы бабочку, которая видит сон,
я был бы зимующей бабочкой. Снежная пелена
выбелила бы на время вечное бытие,
я был бы зимующей бабочкой, я бы вселился в нее,
как нечистый дух вселяется в невинное существо,
не в силах ни соблазнить, ни замутить его.
Я был бы крапивницей, забившейся в щель, куда
не проникают зимние холода,
крылышки бы подрагивали в ожиданье весны,
и сны мои были бы сложны, но честны.
Во сне бабочки я был бы старец, лысый, с реденькой
бородой,
со свитком в руках, облака бы по небу шли чередой,
я размышлял бы над смертью, старостью или иной бедой,
над силуэтом девушки, промелькнувшим вдали,
над зимующей бабочкой в безопасной щели,
но, пробудившись в апрельском луче золотом,
я выполз бы на поверхность, согрелся бы – и потом
расправил бы ржавые крылья на мягком листе молодом.

"Рамадан никогда не кончается. Можно пировать по ночам…"

Рамадан никогда не кончается. Можно пировать по ночам,
днем поститься, каяться, ходить по врачам,
становиться в очередь, зайдя в угловой гастроном,
за мясом типа халяль и запретным красным вином.
За неимением минаретов, муэдзины с труб заводских,
которые тут в изобилии, восклицают священный стих.
Дым и молитва, не смешиваясь, как бензин и вода,
восходят в небо, безбожники говорят – в никуда.
Просто рассеиваются, создавая эффект парника,
наводненья в прибрежных зонах, из берегов река
выходит, течет по улицам, уносит убогий скарб,
вдоль по Питерской проплывает зеркальный карп.
Кошерный зеркальный карп, есть жабры и чешуя,
плывет, жабрами хлопает, не поймет ни хуя: