Красавицы, как вы ни хороши,
но жить не согласитесь на гроши,
что брошены презренному писаке,
а потому унылый гонорар
он сам проест, не бросив кость собаке,
особо если немощен и стар.
Вот он сидит за письменным столом,
щелкáя пишмашинкой и греблом,
не думая о знаках препинанья
и правилах грамматики, пока,
пересекая сущность мирозданья,
как срок тюремный тянется строка.
Над ним висит его фотопортрет,
двумерное свидетельство тех лет,
когда гуляли парой серп и молот
(где наковальня? или просто рожь?).
Режим был стар, зато поэт был молод,
но знал, что изреченное есть ложь.
Красавицы, как вы ни хороши,
но лучше одиноко жить в тиши,
раз в полчаса тебя тревожат боем
часы, вращая стрелки невпопад.
Раз в месяц можно жизнь прервать запоем,
а из запоя выходить в горсад.
Красавицы бесспорно хороши,
но лучше перегаром не дыши
в овальные трепещущие ноздри, —
отпрянут девы, верхнюю губу
поджав, они простить debita nostra
не могут ни в постели, ни в гробу.
Ты сам гораздо хуже, чем они,
но часто бес в ребро шептал: рискни!
Не камень – сердце, не доска – сложенье
младого тела, и язык шершав,
и перси нежные в минуту вожделенья
вздымаются, как в эру сверхдержав
ракеты из секретных темных шахт.
Но взгляд очей надменных – как ушат
воды холодной, хорошо не грязи,
не выйти из романа без потерь…
А были дни. Палатка на Бугазе…
Но что об этом толковать теперь?
