1
Итак, склонившись, словно пред иконой,
над письменным столом, который крыт зеленой
настольною бумагой, как в бреду,
слагаешь строки тяжко, с перебоем,
к всеобщей пользе, к личному вреду.
Безумие – у нас оно в роду,
но это здоровей, чем пить запоем.
А может, пить запоем здоровей,
поскольку мы не голубых кровей.
2
Мы одержимы страстью беспородной,
не нужной обществу и Богу неугодной,
надеясь, что ласкаем дамский слух
нечаянной улыбчивой строкою,
но лучше бы погладил ты рукою
ее за ухом – так, одно из двух:
ласкаешь плоть иль возвышаешь дух —
плоть никнет, а слова текут рекою.
А в той реке – ни щуки, ни плотвы,
ни рака пучеглазого, увы.
3
Когда бы ты могла воспеть, о Муза,
расцвет торговых дел и растаможку груза,
кольцо с брильянтом в несколько карат
на безымянном пальце у кокотки,
прелестный бюст, прозрачные колготки,
советский цирк, арабский эмират,
толкучку, самогонный аппарат,
участок дачный на четыре сотки…
Но ты о вечном-млечном, о пути
запутанном и пройденном почти.
4
Когда бы ты могла воспеть, о Муза,
проделки и распад Советского Союза,
паденье тирании и подъем
прожиточного минимума бабок,
что от рожденья не видали бабок —
ни доллара, ни надписи о нем
In God we trust, – не легче с Ним вдвоем,
чем одному. Но видно, носит набок
мозги себялюбивые пиит:
он пишет лишь покуда Муза спит.
5
Как вспомню вас – Кенжеев и Кабанов,
Цветков, Гандлевский – и услышу звон стаканов,
и плеск струи из узкого горла
бутылки виски – сердце возликует.
И Муза говорит; о чем она толкует,
нам все равно – лишь бы цела была
да помнила б, откуда ветер дует.
Мы выпьем за нее и вместе с ней,
вперяя взор в Элизиум теней.
