Кино отличается от реальности тем, что оно
всегда завершается где-то так через два часа
после начала сеанса. В фильме предрешено
все – любая внезапность, трагедии и чудеса.
Каждая сцена имеет как минимум пять
дублей; в реальности нет вариантов, она
однозначна, она не повторится опять,
а пленка стрекочет, напоминая жужжание веретена.
Можно ее оборвать или назад отмотать —
и нить сюжета потеряна. И снова обретена.
Развозят копии по сельским клубам, по городским
дворцам культуры, санаторным и заводским.
Есть во что упереться глазам людским.
Все равно – про войну или сказка про козу-дерезу —
есть над чем посмеяться и платком утереть слезу.
Слеза продавщицы сползает из уголка
левого глаза улиткой по беленой щеке.
Спасает дочку разведчика сын полка.
Боевые припасы по стойке смирно в тяжелом ящике.
Снаряды, словно солдаты, построились в ряд.
Скоро их забьют в пушечные стволы.
И в самое сердце врага направится каждый снаряд.
А люди домой вернутся и усядутся за столы.
Столы накрыты клеенкой, чаще потертой. На ней —
посуда второго сорта, того же сорта еда.
Осень кончается, как кино, без особых затей:
ночью выйдешь – а лужи подернулись корочкой льда.
