Мотя дровосеком оказался слабым. Недолго помахав колуном, вытирая со лба грязные капли пота, то и дело садился на чурбан.
— От-до-хну, — по складам говорил.
— Да ты же еще ничего и не сделал! — убеждала Елена. — Ну давай еще-то поработаем, Мотя! А я тебе гороховый суп сварю, картошечки поджарю!
Суп был — гороховый концентрат, но получился он довольно вкусным. Мотя, поев, торжественно проговорил:
— Суп! — И снова: — Суп! — картошки и есть не стал, попросил вторую тарелку супа, молча поднеся ее к кастрюле.
Потом взял колун. Работа явно пошла веселее. Елена с Полиной подносили ему чурбаны, убирали поленья, тут же складывая их на дворе в ровную, аккуратную поленницу, дело пошло почти весело. Глядя на лицо Моти, «почти человеческое», как она с опаской подумала про себя, Елена пыталась определить: что же там, внутри у этого «почти человека», неужели он действительно уже не способен ничего понять, ни в себе самом, ни в других, ни в жизни?..
Все эти годы жизнь Елены была трудной: довольно равнодушный ко всему, кроме своей работы и футбола, муж, двое детей, вечная гонка по магазинам, директриса, которая была совершенно убеждена — она, Елена, метит на ее место, и преследовала своими придирками….
Потому стала она нервной «до ужаса», как призналась сама себе потихоньку старея. И уже меньше мучаясь однообразием будней.
Но сейчас, когда она смотрела на провалившегося в забытье Мотю, Елена ощутила, как что-то бьется в ней, требуя выхода, и снова этот первозданный ужас мгновеньями приподымает волосы. Она украдкой, быстрым, почти воровским взглядом смотрела на Мотю — и боль толчками расшевелила, разогревала ее сердце. Ведь он был нормальным, обыкновенным человеком! Жил, как все живут, плохо ли, хорошо ли — вероятнее всего, плохо, как живут почти все вокруг: пил, ругался… Но он все-таки жил, его разум служил ему. В эту минуту Мотя что-то замычал, приподнялся, глаза его, мутные, белые, походили, бессмысленно озирая окружающее… Но тут что-то мелькнуло в них, дрогнуло, он встал на подрагивающих ногах, увидел Елену — и, приподняв руку, погрозил ей пальцем:
— Дрова… Дрова! Не буду… Пойду!
Он ударил по чурбану разбитым сапогом, противно, тоненько вскрикнул от боли и, припрыгивая и подвывая, оглядываясь, продолжая грозить пальцем, почти убежал.
Елена растерянно смотрела ему вслед: чем она его обидела? Что все время подгоняла?..
Резким голосом кликнув младшую сестру, она безоговорочно втянула ее в тяжелый труд: сами начали разделывать дрова. Но дело почти не подвигалось. К вечеру сестры опять едва не подрались: Полина капризничала, Елена пронзительно и зло кричала. Потом помирились. Затем Елена решила опять идти в дурдом — уже за Гришей.
