— Здравствуйте, — сказала Елена выскочившей в несвежем, когда-то белом переднике молодой женщине.
— Здорово, — откликнулась та и тут же, бросив на Елену по-деревенски всезнающий взгляд, сказала: — Ты — Тарасова Лена.
— Правда, — удивилась Елена.
— А я — Женька Полозкова, из проулка, что рядом с вами. Мы с вами лет десять не виделись.
Я бы тебя не узнала… — неловко сказала Елена.
Ну, ясненько. Ты чего к нам? Дураков, небось, надо?
Елена, не без смущения и понимая, что за всем этим есть все-таки что-то стыдное или, во всяком случае, очень непростое, подтвердила.
— Сейчас посмотрим. Тебе одного или двоих?
— Хватит одного.
— Пошли в дом! Поглядим.
Вступили в дом. Елена на ходу заглядывала в комнаты. Везде было грязно, неряшливо, серые молчаливые фигуры полусонно бродили, спотыкаясь, распахнув обвисшие полудраные бесцветные халаты или слегка придерживая их на груди, из конца в конец коридора. Белье на больных виделось нечистое и, судя по всему, совсем ветхое, половицы везде скрипели и, казалось, вот-вот готовы провалиться.
— Тетка Дарья! — крикнула Полозкова.. — Где тут наш Мотя?
Стоявшая, что-то бормоча себе под нос, у бачка с водой старуха обернулась к ним; она была настолько худа, что удивительно было, как она еще стояла, а не лежала или в вечном покое, или на койке, сберегая последние свои силы.
— Мотька деньги считает, — сказала старуха, взмахнув широким, сползшим с ее кисти рукавом халата.
— А, это он вчера у Батьковых дрова колол, небось, мелочью дали, чтоб сильней звенело… — скорее себе, чем Елене, сказала Полозкова. — Иди за мной, — и они вошли в небольшую комнату.
Здесь стояли шесть коек. На двух лежали — на одной мужик, длинный и небритый, на другой женщина в трикотажной голубой мужской рубахе, простоволосая, краснолицая, очень быстро мигавшая неопределенного цвета глазами, в задравшейся почти до пупа коричневой юбке. На подушке у мужика была рассыпана мелочь — в основном самые мелкие монеты.
— Марья, ляг как следует, — строго сказала Полозкова. — Ишь, совсем распустились.
Женщина, хихикнув, довольно ловко оправилась, перевернувшись на спину.
— Мотя, поработать хочешь? Мужчина встал с койки. Первое, что в его лице бросалось в глаза, был огромный и угрюмый, с багровой подцветкой нос, вообще же все черты были неподвижны и словно окаменели, заморозились.
— Чего надо? — спросил он, глядя в сторону голосом тоненьким и почти жалобным, точно ему очень трудно было пробиться сквозь эту окаменевшею серую плоть.
