Акция эта проходила как по расписанию. Из кабины бодро выскакивал гестаповец, что-то докладывал Топайде и, получив его распоряжение, бежал назад, к машине, и наклонялся у выхлопной трубы. Микола знал: это он подсоединяет шланг к нижнему отверстию в кузове. К тому маленькому зарешеченному окошечку в днище, глядя сквозь которое, он, Микола, пытался угадать, куда их везут. Потом гестаповец вновь садился в кабину, включал на полные обороты мотор, и начиналось то, что услышав только раз, человек мог поседеть за несколько минут. А узники слышали это каждый день. Из металлического кузова, как сквозь ватную завесу, доносился такой неистовый душераздирающий крик, такой предсмертный вопль, что заглушить его не могло ничто — ни толщина металлических стенок, ни герметичные двери, ни надрывный рев мотора. Крик этот усиливался и, неудержимо нарастая, заполнял собой всю глубину яра, весь окружающий простор и, казалось, всю опустошенную оккупантами Украину, всю эту истерзанную войной землю; он достигал самого невероятного звучания, и чудилось — кузов не выдержит и вот-вот разлетится на куски, на мелкие осколки, как граната при взрыве. И мотор тоже неожиданно умолкнет, захлебнувшись от собственного бессилия.
Но нет! Неимоверно долгие, ужасные минуты шли, а кузов оставался цел, двигатель дико ревел, ничего кроме себя не слыша, и тогда исступленный человеческий крик, словно осознав безнадежность такого неравного смертельного поединка, быстро стихал, сникал и как бы тонул в глухой бездне.
Мертвых из душегубки выгружали узники. Приходилось делать это и Миколе. И не знал он ничего ужаснее, чем вытаскивать из темного загазованного кузова только что удушенных, и не потому, что сам едва, не теряешь сознание от недостатка воздуха, а от услышанного и увиденного, хотя, казалось бы, насмотрелся уж всяких страстей. Волочить трупы давно убитых было как-то легче. Ты ведь не слышал их живого голоса, не был свидетелем их предсмертных мук. Только догадывался, что расстреливали их большими группами, расстреливали из пулеметов или автоматов, потому что на каждом трупе было по нескольку пулевых точек. И все. Но этих душили газом у тебя на глазах, и, какой бы смерть ни была, она остается смертью, но такой не пожелаешь и врагу. Казалось, вытаскиваешь из душегубки собственный труп.
Сегодня машина остановилась точно там же, где и всегда. И что произойдет сейчас, было заранее известно. Все делалось всегда с точнейшим однообразием. Хлопнула дверца кабины, спрыгнул на землю гестаповец. Вот он уже у выхлопной трубы, в перчатках, чтобы не испачкать рук, прилаживает резиновый шланг. Залезает в кабину. Взревел мотор. И в воздухе повис дикий, неистовый вопль.
