По утрам мысли о побеге воспринимались особенно чувствительно, когда после сна, пусть очень тревожного и зыбкого, организм чутко реагировал на окружающее. Утром, когда вырывался Микола из мрака «братский могилы», как с того света, на залитую солнцем притихшую землю, где видел все то, чего мог не увидеть уже через день или через час, через минуту, даже через мгновение. Видел то, что существовало почти рядом, сразу за колючкой, за пулеметной вышкой, за часовыми с собаками, за чертой зоны смерти. Казалось, увядающие деревья тоже ждали чего-то еще худшего, у них тоже был вид обреченный и испуганный. По утрам жажда свободы не давала дышать. О свободе напоминало все: серое небо, тропинки, ведущие наверх, — и сознание отказывалось мириться с тем, что все это уже для других, а тебе уготовано иное, безжалостное и неотвратимое. Рассветы отзывались в сердце почти физической болью — так после мрака режет глаза яркий свет.
Силой воли, которая еще теплилась в глубине души, старался Микола унять обезумевшие нервы и чувства. Словно заклинание, мысленно повторял: «Все равно мы победим!» А глаза отыскивали на востоке высокое ветвистое дерево, бесстрашно стоявшее над пропастью. Оно росло т а м, оно звало, вселяло надежду, хотя, казалось бы, надежда давно уже стала безумием.
Их гоняли теперь в то ответвление яра, откуда дымило и чадило, откуда искры летели, словно из пасти ненасытного дракона. Брели, как лунатики. Миколе чаще всего приходилось копаться на вершине откоса: там оставляли первых, то есть высоких ростом, а остальных гнали дальше, и они сразу тонули, растворяясь в тяжелой сырости тумана и дыма.
Вообще-то наверху дышалось легче, но так тяжело, как сейчас, ему никогда не приходилось дышать. Отсюда можно было видеть больше неба, простора. Мозг еще не отупел до конца, и, созерцая синие дали, вспоминал Микола Днепр, а за ним — фронт, неудержимо приближавшийся к Днепру. Но по спине уже больно ударила палка надсмотрщика, и, спохватившись, Микола опять торопливо прицелился острым крюком в труп и поплелся к печи.
К яру подъехала черная крытая машина с окошками, нарисованными желтой краской на металлическом кузове, такая же, как та, на которой и его привезли сюда вместе с другими смертниками.
Газваген. Душегубка. Каждое утро в одно и то же время — с немецкой пунктуальностью — подъезжала она сюда, останавливалась у обрыва. Жертвы уничтожались здесь. Вероятно, в этом был определенный расчет. Скорее всего — чтобы крик погибающих не слышали в городе.
