Все обошлось благополучно, но из сердца Миколы не уходила тягостная тревога, тоскливое предчувствие недоброго.
Устало поднялся он на веранду, запер дверь, придвинул к ней колченогий стул: если кто-либо попытается неслышно войти, стул непременно упадет, загремит и его, Миколу, разбудит. Некоторое время еще постоял у окна, потом сел на топчан, снял грубые солдатские ботинки с металлическими ячейками для кожаных шнурков и, не раздеваясь, улегся на ватник.
И вот… приснилось же такое.
Может быть, там, на огороде, заметны следы от тяжелых партизанских сапог. Ночью не приглядывался, темно, а сейчас уже светает, нужно пойти посмотреть и для вида пособирать под яблоней падалицу.
Прежде чем выйти, Микола через окно внимательно осмотрел двор. Это уже вошло в привычку. Он должен был всякий раз убедиться, что поблизости никого нет и никакая неожиданность или западня для него не уготована.
Кажется, все в порядке.
Двор пуст. Калитка плотно закрыта. Тяжелая металлическая щеколда на скобе. Открыть ее не просто: сначала нужно чуть-чуть приподнять и только после этого резко дернуть на себя. Иначе она не поддастся.
На дорожке от крыльца до калитки и в огороде до самой яблони и убежища, в картофельных грядках свинцово поблескивает нетронутая роса. Значит, ничья нога здесь не ступала.
Пожалуй, можно выйти. Отставив стул, Микола осторожно открыл дверь и, пригнув чубатую голову, переступил порог. В лицо повеяло влажным предутренним ветерком. Спустившись с крыльца по нешироким бетонным ступеням, он пошел в огород.
Что за странное утро. Прежде в этот предрассветный час горластые петухи неистово раздирали густую тишину. Сейчас петухов нет. Их давно выпотрошили немцы. И скотины нет — не слышно уже по утрам нетерпеливого мычания и рева. Даже собачьего лая, столь обычного для сельской местности, не услышишь. Собак уничтожили. В упор расстреливали, со злорадным хохотом и улюлюканьем. Ведь собаки не признавали оккупантов и, не ведая страха, набрасывались на них, как на обыкновенных воров и грабителей.
Утро лежало, как мертвое.
Тьфу, что за дурацкое настроение! Разве оно первое, такое утро?
И все же в глубине души что-то упрямо не давало покоя — это утро хоть и похоже на другие, предыдущие, но чем-то от них отличается. Мучительно хотелось уловить, в чем же эта разница и не от нее ли возникла такая обостренная настороженность. Неужели и на самом деле раздражают сознание те клочья полузабытого сумбурного сна?
