— Не все живут повинуясь потребностям тела, даже на Западе. Я сам знаю многих достойных людей, которые проживают жизнь осознанно, отдавая предпочтение ментальной и духовной жизни в ущерб телесным потребностям. Многие великие ученые жили и живут так же, как и монахи в схиме. И отношение к смерти у них соответствующее.
Лугонг понимающе закивал, не отрывая глаз от дороги.
— Конечно, существуют исключения. Я не крестьянин, и мне приходилось бывать в других странах и наблюдать самые разных людей. Поэтому я не понимаю твоих слов: «соответствующее отношение к смерти». Соответствующее чему?
Действительно, чему соответствующее? Как можно соответственно относиться к тому, что с тобой никогда не случалось?
Я решил взять паузу и отвернулся к окну. Мне довольно часто приходилось думать о смерти. Нет, не в смысле самоубийства или под влиянием депрессии, но как об одном и самом важном этапе человеческой жизни. Тем более, что моя навязчивая цель, которой я задался с детства, способствовала размышлениям на эту тему. Я был согласен с некоторыми высказываниями Лугонга. С ранних лет моей жизни у меня очень часто вызывало недоумение, а порой даже и злость, что люди, окружающие меня, всегда отказывались говорить на эту тему свободно и вдумчиво. Я очень хорошо помню выражение их лиц, когда я пытался говорить о смерти. Они всегда смотрели на меня, как на больного, и старались перевести разговор на что-то глупое и не имеющее никакого значения. Я не понимал почему.
Они тратили часы и дни, обсуждая достоинство и недостатки стиральных машин, автомобилей, преподавателей в школе, таймшера на Канарах. Даже мама, когда я пытался поговорить с ней о смерти отца, который погиб, когда мне было двенадцать лет; ласково гладила меня по голове и отсылала меня в мою комнату, скрывая слезы. Но больше всего меня выводили из себя моменты, когда речь заходила об умерших и близкие мне люди вдруг понижали голос и делали постные лица, не глядя друг другу в глаза. Будто речь шла о чем-то постыдном… Сейчас я знаю, что когда мой двоюродный брат, который был старше меня на три года, умер от передозировки наркотиков, мама обратилась к психотерапевту за «помощью» для меня. Всё потому, что на одном из семейных ужинов, дядя Генрих, проливая пьяные слезы, пел дифирамбы умершему сыну. Тогда я высказался о том каким мерзавцем и подонком был его сын, который частенько избивал меня и отнимал деньги на карманные расходы. Я искренне не понимал тогда, почему умершего негодяя нельзя назвать негодяем громко и вслух.
