Это было в девятый день путешествия. Гебр, который был теперь предводителем каравана, сначала легко находил следы похода Смаина. Его путь указывали полосы сожженных зарослей и покинутые становища, полные обглоданных костей и разных отбросов. Но через пять дней караван очутился перед необозримым пространством сожженной степи, где ветер разнес пожар во все стороны. Следы стали неясны и запутанны, так как Смаин, по-видимому, разбил своих охотников на несколько отрядов поменьше, чтоб легче окружать стада зверей и добывать пропитание. Гебр не знал, в каком направлении идти, и часто казалось, что караван после долгого обхода возвращался на то же место, откуда тронулся. Потом им попались на пути леса. Проехав через их дебри, они очутились среди скал. Почва была здесь покрыта плоскими глыбами или мелкими камнями, так часто раскиданными на большом пространстве, что детям они напоминали городскую мостовую. Растительности было очень мало. Лишь кое-где в расселинах скал росли молочаи, мимозы, да еще реже – высокие деревья со светлой зеленью, которые Кали называл на языке кисвахили «м’ти» и листьями которых кормили лошадей. Кругом совершенно не было ни рек, ни ручьев. К счастью, время от времени уже начали выпадать дожди, так что воду удавалось находить во впадинах и углублениях скал. Зверей спугнули отряды Смаина. Караван умер бы с голоду, если бы не множество птиц, которые поминутно взлетали из-под ног лошадей, а по вечерам так густо сидели на ветвях деревьев, что достаточно было выстрелить наугад, чтоб несколько штук непременно свалились на землю. Они совсем не были пугливы, позволяли подходить близко, а взлетали так тяжело и лениво, что Саба, бежавший впереди каравана, почти каждый день ловил их и душил по нескольку штук.
Хамис убивал их больше десятка в день из старого пистонного ружья, которое выторговал у одного из подчиненных Гатиму дервишей во время пути из Омдурмана в Фашоду. Но дроби у него оставалось уже не больше чем на двадцать зарядов, и его беспокоила мысль: что будет, когда весь запас ее истощится. Правда, несмотря на то, что все животные были спугнуты, по временам между скал появлялись небольшие стада красивых антилоп, распространенных во всей Центральной Африке. Но в них нужно было стрелять из штуцера. Между тем никто из арабов и суданцев не умел пользоваться ружьем Стася, а дать его мальчику в руки Гебр не решался.
Его самого тоже начинала тревожить продолжительность путешествия. У него являлась даже по временам мысль вернуться в Фашоду, так как если они разъедутся со Смаином, то им угрожала опасность заблудиться в диких местах, где, не говоря уже о голоде, на них могли напасть дикие звери и еще более дикие негры, дышавшие местью за охоту на них, которой они подвергались. Но он не знал, что Секи-Тамала собирается в поход против Эмина, потому что разговор об этом происходил не при нем; он боялся, что ему придется явиться перед лицом грозного эмира, который велел ему отвезти детей к Смаину и дал письмо к последнему, предупредив, что если он не исполнит как следует поручения, то будет казнен. Все это вместе наполняло его душу горечью и злобой. Но он не мог больше вымещать свои неудачи на Стасе и Нель; зато спина бедного Кали каждый день обагрялась кровью под его беспощадным корбачом. Юный невольник подходил к своему суровому господину всегда с трепетом и страхом. Но тщетно обнимал он его ноги и целовал руки, тщетно валялся перед ним по земле. Каменного сердца дикаря не трогали ни смирение, ни стоны, и корбач впивался из-за малейшего пустяка, а иногда и совсем без всякого повода, в тело несчастного отрока. На ночь ему надевали на ноги деревянные колодки, чтоб он не убежал. Днем он шел на веревке, привязанный к лошади Гебра, что очень забавляло Хамиса. Нель обливалась слезами при виде страданий несчастного Кали. Стась возмущался в душе и несколько раз горячо заступался за него. Но, заметив, что это только еще больше возбуждает Гебра, он стискивал только зубы и молчал. Кали, однако, понял, что дети заступаются за него, и глубоко полюбил их своим бедным исстрадавшимся сердцем.
