— Санек, попробуй для разнообразия сказать что-нибудь серьезное?
— Например? — удивлялся он.
— Например — когда Эдька Энкин соблаговолит отдать долг?
— Никогда, я узнавал! — мгновенно реагировал он и, выходя из комнаты, проделывал свой коронный трюк: незаметно подставив руку, как бы ударялся лбом о косяк двери, кричал громким слезливым голосом: — Тьфу, черт, надоело! — и с хохотом исчезал.
Санек был запрограммирован на мажор и даже не догадывался, какую нестерпимую скуку нагоняет им на свою жену… А потом появился Вадим, и она сошла с ума от любви.
Санек за стеной заливисто всхрапнул и, захлебнувшись храпом, умолк. Кира загасила сигарету, встала и вышла в ванную комнату прополоскать рот. В ярком свете неоновых ламп засветились молочной белизной ванна и обтекаемый унитаз; разнообразно засияли, засверкали и отразились в зеркальной стене бронзовые прутья для полотенец, бледно-зеленый кафель, хрустальные флаконы на прилавке и… она сама. Неутешительное зрелище. Кто сказал, что старение — это постепенный процесс? Во всяком случае у женщины он идет скачками и обрушивается на нее внезапно, как снежная лавина: однажды утром ты смотришься в зеркало и вдруг видишь отеки под глазами. А еще вчера их там не было… «Не гневи Бога, — велела себе Кира. — Бывает и похуже». И она вспомнила знакомую пианистку, свою ровесницу — мелкоморщинистые, прямо панцирные лицо и шея делали ее похожей на старую видавшую виды черепаху. Кира придирчиво вгляделась: бледная — это да, и эти сволочные отеки, а все-таки лицо как лицо и шея как шея. Она по привычке помассировала под глазами и похлопала тыльной стороной ладони по подбородку, потом вернулась в спальню и залезла под одеяло. Похоже, ей не заснуть — слишком много впечатлений, а может, опять бессонница… «Принять таблетку? — подумала Кира. — Нет, не буду — голова завтра будет как котел…» И, лежа с закрытыми глазами, она стала вспоминать весь этот длинный сегодняшний день — 24 декабря, Сочельник, канун католического Рождества.
С самого утра Эмма хлопотала по кухне; Санек, надев передник, помогал ей. Они стряпали и шептались, наверное, вспоминали… Эмма в конце 80-х годов была директором одного из престижных санаториев под Ленинградом, на самом берегу Финского залива, в котором Санек состоял, что называется, «придворным артистом». Да и не только в нем: хозяйственники обожали Санька за веселый нрав и предпочитали его многим более популярным артистам; они дружно требовали у редакторов эстрадного отдела Санька и только Санька, и переубедить их было невозможно. Муж Эммы, в те годы начинающий свою карьеру финский бизнесмен, соблазнившись дешевизной отдыха в тогдашней России, приехал в санаторий, который она возглавляла. Таким образом, их скоропалительный роман развернулся на глазах у сочувствующего Санька, и он же, никогда не умевший сказать «нет», помогал отбывающей в Финляндию счастливой невесте с продажей квартиры. Эмма уехала, осыпав его благодарными поцелуями и обещаниями «отомстить», но Санек к тому времени уже имел богатый опыт, подсказывающий ему, что скорее всего она забудет о нем сразу после прохождения таможни; кроме того, он старался для нее абсолютно бескорыстно. Однако через несколько месяцев от нее пришло письмо с описанием новой жизни, завязалась переписка, и Эмма прислала ему приглашение. С тех пор Санек стал довольно частым гостем в ее небольшом ухоженном доме в сорока милях от Хельсинки, в городке тихом и таком же ухоженном, как сам дом.
