Упаковка так мила и приятна, что многие неискушенные приняли подарок безоговорочно, не потрудившись даже разрезать ленточку и задаться вопросом, а почему столь лакомый оригинал Достоевского так долго пролежал незамеченным. Оригинал? Задумаемся о том, а где русская версия? И что с 1862 по 1878 год — другими словами, с момента встречи до рассказа о ней — делал сам С. Д. Яновский? Известно нам о нем мало, за исключением того, что он пользовал геморрой великого писателя. Обнаружить сегодня русскую версию их переписки, кажется, возможным не представляется.
Все же это было так мило, пока ходили слухи о встрече двух великих литературных титанов: знакомство, которое один из них даже не удостоил упоминания в письме. Может статься, оно и произошло, однако я в этом сомневаюсь[199]. Замечательная штука для прославления Чарльза Диккенса — он действительно в ряду наших бессмертных, и в самом деле не важно, если легенда пустит корни, а после лишится одного или двух Достоевских.
Мы, бесспорно, можем считать совпадения между биографией и литературным творчеством одной из тех вещей, которая делает Диккенса неизменно привлекательным. Начиная свои воспоминания, самый некомпетентный вымышленный рассказчик моего поколения показал, что освободился от своего прошлого, исторгнув из себя «всю эту дэвид-копперфилдовскую муть»[200]. Мистера Холдена Колфилда в один прекрасный день могут позабыть, но человека, случайно встретившего маленького мальчика, который угодил в западню подвала потогонного предприятия, и понявшего их родство, — никогда. Ключевую мысль мы обнаружим не в каком-то лукавом разговоре с экспертом темных глубин из Санкт-Петербурга, а во второй главе «Дэвида Копперфилда»:
«Может быть, это только иллюзия, но, кажется мне, большинство людей хранит воспоминания о давно минувших днях, гораздо более далеких, чем мы предполагаем; и я верю, что способность наблюдать у многих очень маленьких детей поистине удивительна — так она сильна и так очевидна. Мало того, я думаю, что о большинстве взрослых людей, обладающих этим свойством, можно с уверенностью сказать, что они не приобрели его, но сохранили с детства; как мне обычно случалось подмечать, такие люди отличаются душевной свежестью, добротой и умением радоваться жизни, что также является наследством, которого они не растратили с детских лет»[201].
Очаровывает, нет — даже соблазняет — то, как некое перегруженное знаками препинания викторианское предложение внезапно отступает и открывает клад «душевной свежести, доброты и умения радоваться жизни». Именно здесь подчеркивается центральная, путеводная и важнейшая мысль, которую Диккенс хочет донести до каждого из нас: все вы, кем бы вы ни были, — крепко держитесь за свое детство! Он сам был по-своему верен этому, и в радующей и не радующей меня манере. Он любил идею празднования дня рождения, щедро напоминая людям о том, что когда-то их не было на свете, а сейчас они живут. Это великодушно, и мы все могли бы брать с него пример. Это помогло бы мне, возможно, лишь самую малость простить человека, способствовавшего формированию индустрии дня рождения «Холлмарк», который к тому же отдельными, менее впечатляющими и более слезливо-сентиментальными прозаическими сценами в «Рождественской песне» взял величайший из всех когда-либо описанных дней рождения и помог превратить его в напоминающее Рамадан затяжное обязательное празднование, омрачающее сегодня наш декабрь.
