Я про Седого весь день думал и полночи, наверное, после того как Артем чуть не утонул. И поймал себя на том, что только и делаю, что представляю, как на меня посмотрели бы Оля и Алина, если бы мы не успели и они утонули, а об Артемке как о человеке я никак не мог заставить себя думать. Вот, мол, был такой ребенок, глаза серые, волосы светлые, уши торчат, родинка на левой щеке. Было ребенку пять лет, он любил играть в машинки. А потом пошел купаться со взрослым братом, и тот за ним не уследил. И нет его больше, сероглазого, с родинкой на щеке. Ну, в общем, получалось, что думал я не об Артеме, а только о том, как сказал бы Оле и его родителям про то, что случилось. И, выходит, я думаю только о себе?
А Лиза? Как она обо всем этом думает?
Я хочу быть островом. Островом в море. Островом с маяком, сосновой рощей и лавандовым полем. Я буду лежать посреди воды, буду слушать ее, буду чувствовать макушкой ветер, буду играть камешками в одной своей бухте и пересыпать песок — в другой. Пусть на мне гнездятся чайки. А в сосновой роще живут рыжие лисицы. В шторма я буду петь песни, что-нибудь очень радостное, ведь острову бури не помеха. А потом — красивым узором раскладывать на берегу водоросли, ракушки и все, что принес мне в подарок шторм. Ночами буду зажигать маяк. Я буду лежать вдали от всех морских путей, но маяк все равно будет гореть каждую ночь. На всякий случай. Я хочу быть островом со множеством причалов, чтобы всем, кому тесно, скучно, радостно, грустно, всем, кто влюблен в море, всем, кто его не понимает, всем, кто хочет пособирать лаванду или забраться на сосну, можно было приплыть ко мне.
И в моих бухтах. Никто. Никогда. Не утонет.
Про тот разговор в больнице, что я услышал случайно, ну, про меня и Седого… Все крутится он в голове, никак не могу его выбросить. Мне тогда стало так… не обидно, а я даже не знаю что. В этих словах было что-то неправильное, будто Седого надо меньше жалеть, раз у него младшая сестра есть. Будто его жизнь менее ценная, чем моя. И будто это как-то примиряет с тем, что случилось. Тогда-то я и спросил у папы, почему я у них один. Я специально такой момент выбрал, когда он выпил немного, — у него бывает такое настроение, когда обо всем можно спрашивать. А тут мне вообще повезло, он прямо разоткровенничался.
— Не знаю, — говорит, — ты такой был малыш чудесный… Мне казалось, что невозможно еще кого-то так же сильно полюбить, как тебя, какого-то другого ребенка. А зачем тогда рожать? А потом закрутило то одно, то другое. Да и мама у нас… сам знаешь, вся в работе. Ну, а потом уже поздно вроде стало.
