— Если хочешь, прогуляйся по поселку. Народ у нас тут добродушный, приветливый. А я блинов напеку, — предложила Ольга Борисовна.
Я шел по поселку с каким-то ощущением непривычного домашнего покоя и гордости от того, что именно меня пригласили в этот уютный сказочный домик. Дачу построил отец Ольги Борисовны для своих дочерей. Но старшая дочь попала в автомобильную катастрофу, и маленький племянник стал для младшей сыном. Возвращаясь к дачному домику, я заметил издали белый «жигуленок» у ворот — приехал сын Ольги Борисовны.
— Привет, художник. Наслышан о тебе. Мольберт привез? У нас тут рай для живописца.
— Здравствуйте. У меня нет мольберта.
— Нет? Значит, будет.
Сын Ольги Борисовны, уже успевший снять форму подводника, раскладывал по вазочкам варенье.
Мы ели блины. Пухлые, румяные, с хрустящей тончайшей корочкой. Детдомовские блины были какие-то бледные, похожие на лунный лик, большие, толстые, резиновые на вкус. Эти же радовали глаз и язык. На столе стояло несколько розеток с густым вареньем.
— Попробуй еще вот это. Из нашей жимолости. Я ребятишкам привожу, так они банки готовы вылизать. Говорят, что оно самое вкусное.
Вечером я с Николаем Петровичем пошел на пруд. Прошел дождь, обещавший хороший клев. Непромокаемый плащ Николая Петровича был мне великоват, но в нем было уютно, совсем не то, что в казенной детдомовской одежде. Никогда прежде мне не доводилось ловить рыбу.
— Подсекай! Вот так. Потихоньку. Веди осторожно. Ну, с почином тебя. Ерш хоть и колючая рыбешка, но для ухи самое то. Уху пробовал когда-нибудь?
— Рыбный суп? Пробовал. В детдоме дают.
— «Рыбный суп», — передразнил Николай Петрович. — Нет, уха не совсем суп. Мы с тобой потом сварим ее вместе в котле на огне. Уха в кастрюле — это не то. Настоящая уха пахнет дымком.
— Николай Петрович, а это правда, что вы на подлодке на Северном море ходите?
— Правда. И не только на Северном. Мать рассказала?
— Нет. Воспитатели.
— А у вас там, видно, народ любопытный.
— А как там, на подводной лодке?
— Как? Да как на любой службе. В отпуск приезжаю вот сюда, и возвращаться не хочется. Но надо. Простор здесь. Красота!
Те три дня я помню чуть ли не по часам. Именно тогда я почувствовал, что значит быть дома.
Засыпая, мне казалось, что я давно уже сплю и вижу сон. Откроешь глаза — и нет пряничного домика. Нет витражей и пузатой тыквы, и нет берез в куполообразных желтых сарафанах, надетых вверх тормашками.
Снизу доносились обрывки разговора:
