VIII
Венцом всех этих раздумий стало убеждение, что все, чего ему стоит ожидать от второй беседы с Изабелл, все, что войдет в ее дальнейшую исповедь, это малое количество каких-нибудь второстепенных подробностей, кои она изложит вкратце вплоть до сегодняшнего дня, да заодно дополнит новыми штрихами то, что уже успела ему поведать. Очень сомнительно, убеждал он себя самого, что у нее остались еще тузы в рукаве. Изабелл не вела себя с ним так, будто отвлекалась от темы или утаивала что-то на душе, как он прежде думал. И впрямь, о чем ином может быть нынче ее повествование, если не о том, какими диковинными путями она вынужденно шла, чтобы наконец разыскать своего брата, и о том будет также ее печальный рассказ, как она неустанно боролась за каждый пенни со своею лютой нуждою, да о том, как она, в поисках пропитания и не гнушаясь тяжелою работой, кочевала от деревни к деревне, пока он не застал ее скромною прислугой на ферме Ульверов? Возможно ль это, мыслил Пьер, что в нашем привычном мире серых будней живет себе неприметно молодая особа, вся история жизни которой займет немногим больше чем четыре десятка слов, а между тем ее хрупкое тело служит храмом неиссякаемому источнику вечно юной тайны? Возможно ли, в конце-то концов, чтоб в этом мире кирпично-красных да выбритых до синевы лиц, чтоб в мире, где мы живем, было полным-полно записных чудес, а я да и весь род человеческий скрывали под нашими одеяниями, сотканными из сплошных банальностей, такие загадки, кои сами звезды да, пожалуй, и шестикрылые серафимы не властны разрешить?
Неизъяснимо прочной, невзирая на то что весьма шаткий факт говорил в пользу его кровного родства с Изабелл, была та незримая связь, что, как он чувствовал, ныне вела его галереей доселе невиданных и нескончаемых чудес. Казалось, сама его кровь бежит по жилам с непривычной нежностью, когда он думал, что эта же самая кровь струится в таинственных жилах Изабелл. Все муки неизвестности, какие он подчас испытывал, неизменно касались одной основной и капитальной проблемы – в самом ли деле Изабелл приходилась ему сводною сестрой? – и то был дополнительный требушет, бомбардировавший его снарядами, что звались неизбежность и неразрешимость.
Она мне сестра – родная дочь моего отца. Ну, так что же, почему я должен этому верить? Всего пару дней назад я не слыхал ни единой сплетни о ее существовании; так что же такое произошло с тех пор, чтобы мое мнение кардинально изменилось? Получил ли я какие-то новые и неопровержимые доказательства? Вовсе нет. Но я же видел ее. Ладно, допустим; я мог бы увидать тысячу других девушек, коих никогда не видел прежде, но все же не выбрать среди них ни одной, чтобы наречь сестрою. А как же тогда портрет, портрет отца в кресле, Пьер? Подумай об этом. Но его написали до того, как Изабелл появилась на свет; какое отношение он может иметь к Изабелл? На портрете на этом не Изабелл, а мой отец, да притом еще мать клянется, что там изображен не он.
