Аркашка был красивым парнем, надо сказать. Кареглазым брюнетом, с крупными чертами лица. С ярко очерченными скулами, челюстями, с крупным носом. Подбородок был что надо. Глаза иногда вызывали ассоциацию с лихим казачеством, этакий донской казак. К тому же он усы себе отпустил к двадцати годам. Хотя можно было сказать, что типично еврейские темно-томные глаза, с грустью, как шутил Киса, "всего еврейского народа". Несчастье Аркашки было в том, что он стал рано лысеть. Черт бы ее побрал, эту растительность, отчего она вдруг перестает расти — проводишь рукой по черепушке и просто полная ладонь волос. Аркашку спасала фигура. Он действительно был чемпионом.
Когда он поступил в институт, без экзаменов, разумеется, потому что медалист, он сразу понял, что надо как можно дольше учиться. Желательно вообще всю жизнь сшиваться в институтах. Таким образом, можно было избавиться от конкретных обязательств, от личной ответственности и тому подобное. Поэтому он после Техноложки сразу в Политехнический поступил. Он блестяще сдавал все зачеты по диамату. Вообще, он был очень способным и ему все довольно легко давалось. Кроме девушек. С ними всегда какие-то закавыки получались.
Он обожал все делать по плану. Все расписать на бумаге по пунктам, сделанное отмечать крестиком или вычеркивать красным карандашом. Он всегда расписывал план — как для диамата, так и для ухаживания за девушкой. В обоих случаях не учитывался человеческий фактор. В случае с диаматом никто не прислушивался к замечаниям философа Альтюссера, что вообще-то и Маркс философ, а не ученый, что он не писатель рецептов, а критический философ… Все предпочитали делать из него памятку для пользования, правило для употребления, диалектический материализм вот придумали. Это же не Маркс, а его интерпретаторы так назвали…
Аркашка не понимал, почему Оля, Таня или Света вдруг не хотели идти с ним к приятелю: как раз по плану они должны были идти с ним к приятелю, как раз по плану они должны были идти в оставленную квартиру и ложиться в койку. Или по плану он вез их на прогулку за город и там в лесу, в роще… А они отнекивались, не хотели в рощи, в леса и в квартиру тоже нет. Надо было врать и заниматься какой-то ерундой — тискать в машине. А зимой это вообще был ужас. Холод, и даже в машине было холодно, и на них так всегда много было надето и черт его знает — они всегда сжимали колени, чтобы не дай бог рука между ляжками не протиснулась. Но все равно и там не было голого тела. На них всегда были эти жуткие штаны. Он один раз умудрился задрать юбку и увидел эти фланелевые или ватные какие-то штанищи, какого-то салатного цвета, тьфу, ему сразу расхотелось. Он ее отвез тогда домой и весь вечер вспоминал эти штанищи. Что, она не могла себе сделать какие-нибудь симпатичные штанишки? Почему носила эти жуткие штанищи, молодая девчонка?.. Лучше бы носила рейтузы, раз в капроне холодно, чем эти жуткие…
