Поди ж ты! Солнца луч любовно тронул ласковым прикосновеньем зраки мои. Уж утро славят гомоном своим ликующие птицы! Сладкоголосая гармония арфоподобных голосов ворон московских и бездомных, провинциальных галок встречала торжествующим хором румяную Аврору, а златокудрый Феб распускал по лицу земли светлые нити своих волос…
Ее тело источало амбру и мускус. Мое — запах пота, табака и водки. Ее глаза сочились киноварью, мои сочились пурпуром, свежим гноем и слезились…
— Где я? — просил я, нечаянно пустив утреннего петуха из пылающего Ада чрева своего. Прокашлявшись, повторил вопрос. Надо бы, по логике, конечно, начать с того: кто Она? Эта очаровательная голенькая фея с вызывающе лохматыми подмышками и шершавой, словно наждак, кожей жопы. Это я так вчера сходил на концерт Элиса Купера. И я расслабил пояс Времени, спустил трусы застенчивой Вечности. Бодуновый торчок охватил мое мужское начало.
— Как ты хочешь, чтобы я сделала? — слышу я нежный голос, чую дуновение перегарного ветерка на своей щеке.
— Моя сумка где?.. Там фотоаппарат… — тревожно восклицает все мое существо.
— В коридоре.
— Уф-ф-ф-ф-ф-ф-ф…
— Да расслабься ты. Все нормально. Вчера мы с тобой занимались такими постыдными вещами, — говорит прекрасная незнакомка, тяжело дыша от моего прикосновения к дрожащему лону, потом к сфинктеру, пошевеливаясь подо мной, покряхтывая, тревожно напрягаясь всем своим существом.
— Что? Постыдными? Я? Этого не может… Какими? — интересуюсь я тоном эксперта по постыдным категориям. О! Вязкая тягучая слюна утреннего поцелуя — родная сестра слюны смачного плевка в лицо. Иногда, толчками я чувствую себя глубоким старцем, ни на что, кроме ебли, не способным.
— Ну, там, в «Олимпийском», во время концерта… На последнем этаже, прямо… Потом в кустах, на остановке. Там люди были… на остановке… У меня даже линзы из глаз выскочили…
— На остановке? Срамно-то как! Да… Как-то неловко вышло с остановкой, не по-людски, — после получасовой паузы, покачав укоризненно головой, легко соглашаюсь я, увеличивая темп, переходя с блюза на фокстрот, потом на ча-ча-ча, а потом и на джайв. «Вроде я повесничаю и распутничаю, но все же работаю», — успокаивал я себя во время перехода с джайва на заключительное рубато.
