— У каждого есть свои недостатки, — туманно возразил я.
Ничего не ответил брат, лишь что-то прошептал одними губами, неслышно. Видимо — проклятие педофилам Вселенной.
— Ты же ей жизнь сломаешь, — произнес он мрачно. — Ты же не собираешься на ней жениться?
— Ну… я пока не знаю… Может быть, собираюсь, — промямлил я виновато, как нечаянно пукнувший на уроке провинившийся двоечник, как второгодник, застуканный физруком за онанизмом.
— Да какой ты муж? Посмотри на себя! Пьяница, блядун, старец! Она тебе в дочери годится. Тебе уже о душе пора думать… Ведь промурыжишь ее и бросишь, а ей замуж надо, детей надо рожать! Эх! Кобель ты блудливый! Тьфу!
Колька от огорчения и досады на меня заказал еще сто пятьдесят грамм водки и, не чокнувшись, махнул залпом стакан, потом рукой махнул и, не закусывая, ушел в неизвестность, оставив меня наедине с моей жизнерадостной девушкой, с изнуренной муками совестью, которая тоже смотрела на меня изнутри души моей с осуждением и укором, как Тарас Бульба на Андрия, взглядом Муму на Герасима из-под воды.
Брат мой, Колька, был истинно русским человеком высокой, ранимой, нравственной культуры. Он частенько корил меня за половую неразборчивость, моральную распущенность, за богохульство, за злоупотребление спиртными напитками, за разгильдяйство, граничащее с идиотизмом. Но я не обижался на него, как не обижаются на подзатыльник старшего брата.
Позже, акклиматизировавшись в холодной Москве, мы с моим братом внимательно следили за переговорами глав наших государств, и их результаты вселили в нас большую надежду. Мы твердо верили, что после публикации нашего материала границу с Ираном в Астаре укрепят новенькой, сверкающей на солнце колючей проволокой, дехкане получат новые рабочие места, их блудные сыновья вернутся в отчий дом, азербайджанских красавиц обеспечат достойной зарплатой и женихами, а главное, туристический бизнес возродится, и мы наконец-то сможем вернуться в Астару, на этот раз настоящими туристами, и еще раз послушать звуки саза и пение ашугов, поесть хаш, плов, хурму-мурму, шашлык-башлык и люля-кебаб.
Через неделю был опубликован озорной и беззлобный очерк о наших похождениях. Если в нем и трунили, то в основном над собой. Но, как оказалось, такая легкость и безобидность повествования виделась только нам. После публикации материала было много сердитых и даже — гневных откликов, где нас обвиняли в великорусском шовинизме и национализме. На электронную почту редакции «Комсомольской правды» пришло письмо от злобного Анонима из Азербайджана, в котором он, от лица всех мусульман, на чисто русском языке, спрашивал редактора Владимира Сунгоркина: кого он предпочитает видеть убитым первым: Мешкова или Николя? Впрочем, он предлагал альтернативный вариант: Сунгоркин должен был дать команду опубликовать в «Комсомольской правде» открытое обращение мусульман Азербайджана к мировому сообществу, и тогда нас, возможно, и не будут сразу убивать. Там, в этом письме, были гневные призывы к свержению власти и беспощадной войне с неверными, поэтому Сунгоркин предпочел этой уступке наши с братом Колькой жизни. Письмо это было, конечно, направлено, куда и кому следует. Не знаю, нашли чекисты этих безумных исламистских радикалов или нет, но мы с Колей, на всякий случай, спрятались на время, залегли на дно, ушли в подполье.
