Ему вспомнился день, когда щенок и его мать были спасены. Сегодня он устал, очень устал из-за путешествия по Лесу. Но тогда ему казалось, что от усталости он может умереть.
Он пытался вспомнить, сколько времени потребовалось, чтобы восстановиться. Он спал, да. Он спал весь оставшийся день и был рад, что дома нет слепого и он не спрашивает, что случилось. Но встал он перед ужином — все еще слабый, но уже способный скрывать свою слабость, есть и беседовать, словно ничего не произошло.
Выходит, на восстановление сил у него ушло всего несколько часов. Но ведь это после щенка. Ну, после щенка и его матери, конечно. Две собаки. Он помог — вылечил? спас? — двум собакам поздним утром и пришел в себя к концу дня.
— Мэтти! Да ты не слушаешь! Ты спишь! — Кира смеялась тепло и сочувственно.
— Прости.
Он положил последний кусок хлеба в рот и виновато посмотрел на нее.
— Вы оба устали. Посмотри на Шкоду.
Он взглянул через стол и увидел, что щенок крепко спит, уютно устроившись, словно возле матери, в куче некрашеной шерсти у двери.
— Мне надо кое-что сделать в саду. Нужно расставить подпорки для кореопсисов, а у меня всё руки не доходят. Ложись и отдохни, а я пойду в сад. Потом поговорим. А еще сходишь повидаться со своими дружками, если хочешь.
Он кивнул, пошел к тахте и лег прямо на вышитое покрывало, которым она была застелена. Он мысленно считал оставшиеся дни. Ему надо было объяснить ей, что времени на встречу с товарищами детства нет.
Слипающимися глазами он смотрел, как она несет его миску к раковине, ставит, а затем, опираясь на палку, берет с полки подпорки и моток бечевки. Взяв необходимые садовые инструменты, она повернулась и вышла на улицу. Вывихнутая нога привычно волочилась. Он так давно знал Киру: ее улыбку, голос, веселый оптимизм, удивительную силу и ловкость рук, а также мучительную хромоту.
«Я должен тебе сказать, — думал Мэтти, засыпая, — что я могу поправить тебя».
К его удивлению, Кира сказала «нет». Не про то, что пора уходить, — про это он еще с ней не заговаривал, — а про то, чтобы выпрямить, вылечить ее ногу.
— Мэтти, я такая, какая я есть, — ответила она. — И такой я была всегда.
Она смотрела на него с любовью. Но голос ее был твердым. Стемнело. Огонь мерцал в очаге, она зажгла масляные лампы. Мэтти жалел, что с ними нет слепого, который играл бы на своем инструменте, потому что тихие и сложные аккорды всегда приносили им умиротворение, когда они проводили вечера вместе. Он хотел, чтобы и Кира услышала эту музыку и почувствовала, как от нее становится хорошо.
