— Ну, тогда и не надо за него волноваться.
Она опять покачала головой.
— Я беспокоюсь не за него. А за других. Я привела Владика, но мне пришлось оставить других детей. Мы с сыном пошли первыми, чтобы найти дорогу. Остальных приведет моя сестра, когда я тут обустроюсь, — ее голос прервался. — Но теперь я слышу, люди говорят, что граница будет закрыта. Я не знаю, что делать. Я думаю, мне надо пойти обратно. Оставить здесь Владика, пусть он обживается тут, а я пойду к своим малышам.
Мэтти задумался. Он не знал, что ответить. Можно ли ей уйти? Вроде она была тут совсем не долго, так что уйти было не поздно. Конечно, Лес пока не задушит бедную женщину. Но если она уйдет, то куда вернется? Он не знал, откуда у женщины раны. Но он знал, что в некоторых местах, как, например, в том, где раньше жил он сам, людей жесточайше наказывали. Он взглянул на ее шрамы, на ее вывихнутую руку и решил, что ее могли побить камнями.
Конечно, она хотела переправить своих детей в безопасность, в Деревню.
— Голосование завтра, — объяснил Мэтти. — Вы и я пока не можем голосовать, потому что у нас нет настоящих имен. Но мы можем пойти и послушать обсуждение. И можем даже что-нибудь сказать сами. И следить за голосованием.
Он рассказал ей, как найти сцену, возле которой соберутся люди. Здоровой рукой женщина тепло пожала ладонь Мэтти в знак благодарности, повернулась и пошла прочь.
На рынке он купил каравай хлеба у Джин, которая завернула его в бумагу и подложила туда распустившуюся хризантему. Она улыбнулась Шкоде, наклонилась и дала ему слизать крошки со своих пальцев.
— Ты идешь завтра на собрание? — спросил у нее Мэтти.
— Наверное, да. Отец только о нем и говорит, — сказала Джин со вздохом и стала перекладывать свой товар на прилавке. — А ведь когда-то он говорил о книгах и стихах, — добавила она с неожиданным надрывом. — Я помню, когда я была маленькая, когда умерла мама, он рассказывал мне истории и читал стихи за ужином. А позднее стал рассказывать о тех, кто их сочинил. А когда мы начали изучать их в школе — ты помнишь, Мэтти, уроки по литературе? — все это было мне очень хорошо знакомо, потому что он выучил меня, хотя я об этом не подозревала.
Мэтти помнил.
— Он читал на разные голоса. Помнишь леди Макбет? «Прочь, проклятое пятно! Прочь, говорю!»[1] — он постарался изобразить загробный, но одновременно царственный голос, которым читал Ментор.
Джин улыбнулась.
— А Макдуф! Я всегда плакала, когда отец читал монолог Макдуфа о смерти его жены и детей.
