Как и водится, должностей и волостей оказалось меньше, чем людей. Опять возникла оппозиция из бывших своих. Они стали думать, как вернуть Темного и стать при нем в чести. Собралась немалая команда. Если опустить боярские титулы, а оставить только клички: Стрига, Драница, Ощера, Бобер, Русалка, Руно, — то получалась не политическая партия, а воровская малина. Ватага эта никакого дела сделать не успела, но напугала усталого Шемяку, и он засел с митрополитом совещаться, не выпустить ли Василия из плена. Решено было выпустить, но укрепить этот акт проверенным средством — крестным целованием.
Снова был сыгран неплохой акт. На фоне золотой московской осени 1446 года Шемяка с церковной бутафорией торжественно проехал в Углич, где сидел Василий, выпустил его с детьми и присными из заточения, сольно просил прощения и каялся. Слепые склонны к песнопениям, и Василий снова завел безудержное бельканто:
«И не так еще мне надо было пострадать за грехи мои и клятвопреступление перед вами, старшими братьями моими, и перед всем православным христианством, которое изгубил и еще изгубить хотел. Достоин я был и смертной казни, но ты, государь, показал ко мне милосердие, не погубил меня с моими беззакониями, дал мне время покаяться».
Слезы из слепых глаз текли ручьем, все присутствующие, хоть и знали княжьи повадки и ухватки, но умилялись и плакали. На радостях Шемяка закатил для бывших пленников буйный пир. Василий получил на прокорм Вологду, дал «проклятую грамоту», что никогда не полезет больше на великое княжение. В «проклятой грамоте» Василий божился, что если «я хоть подумаю о Москве, хоть вспомню Кремль и Красную площадь, так чтоб меня тут же черти утащили в самый страшный, татарский сектор преисподней!»
Это было очень серьезно. Поэтому, когда к освобожденному Василию набежали старые и новые дружки и стали подбивать его на царство и дележ портфелей, то Василий крепко призадумался. Бог с ним, с крестным целованием, его кроет простой плевок в пол. Бог с ними, покаянными слезами, — это у меня перерезаны слезные протоки. А вот «проклятая грамота» — это страшно.
— Ну, что ты, государь! Какие страхи? — успокоил Темного кирилло-белозерский игумен Трифон. — Проклятую грамоту я снимаю на себя!
— Как «снимаю»? Разве так можно? — засомневался князь.
— Отчего же нельзя? — резонно басил поп. — Теперь я не претендую на княжение, а ты — на мой скромный приход. Мах на мах, не глядя!
— А ведь и вправду не глядя! — обрадовался слепой и поехал нашаривать и наощупь тасовать свою колоду.
