модель, а ела — как буддистский монах. В день совещания в 12.15 на ней был зеленый костюм с блузочкой в цветочек, в тон костюму. Но настоящий восторг вызывали ее туфли. Мы — а женщины среди нас особенно, — будучи поклонниками дизайна и стиля, находились под впечатлением их глянцевой бесподобности, изысканного цвета и точеного изящества, мы восхищались, глядя на них, как другие могли бы восхищаться подлокотниками кресла Чарльза Имза
[29] или черным крылом пентагоновского истребителя. Каждая пара — а их у нее было не менее пятидесяти — заслуживала собственного выставочного стенда в Музее современного искусства рядом со всякими штучками из плексигласа и неоновыми знаками. Мы никогда не видели ничего прекраснее этих туфель. Когда кто-нибудь наконец набирался мужества спросить у нее, что это за модель, никто не узнавал марки, и мы решали, что это творения модных итальянских дизайнеров, отказывавшихся импортировать свои изделия, но друзья Линн покупали их во время зарубежных путешествий, потому что было известно: сама Линн никогда не ездит в отпуск.
Когда она вошла, оборвав на полуслове Криса Йопа, в руках у нее была пачка вводных документов только-только из ксерокса, и за ней тянулся запах тонера. Не сказав ни слова, Линн положила пачку на стол и принялась ее разбирать. Она послюнявила большой и указательный пальцы, потом скрепила степлером несколько подобранных листочков и передала их Джо, который сидел справа от нее. Джо передал листочки дальше направо, и в конечном счете они оказались у Карен Ву, сидевшей с самого края. Линн разбирала листочки несколько минут, потом прервалась, чтобы снять кожаные туфельки.
— Почему у меня такое ощущение, будто я пришла на похороны? — спросила она наконец, обведя нас взглядом. Никто не ответил. — Надеюсь, я не знаю покойного, — добавила Линн, продолжая перебирать листочки и скреплять их степлером.
Наша информация поступала из надежных источников, но это были только самые общие сведения. Операция назначена на следующий день. Опухоль поразила ее грудную клетку. Ей предстояла полная ампутация молочной железы. Нас интересовало, страшно ли ей, нравятся ли ей доктора, каковы шансы на полное выздоровление? Но она пока ни с кем из нас и словом об этом не перемолвилась, и мы не знали, в каком душевном состоянии она пребывает. Странно было, конечно, что она пришла на работу в день перед операцией. Мы думали, что ей стоило бы выстроить приоритеты. Правда, никто из нас тоже не выстраивал приоритетов. Все и каждый пребывали в заблуждении, будто вся система в один прекрасный день провалится прямо в ад и без нашего ежедневного в этом участия. И потому бог его знает, что собой представляла эта фантазия о выстраивании приоритетов, эта мечта, которая никогда не могла быть реализована. И потом, что еще ей оставалось делать, если не держаться. Приходилось думать, что, погружаясь в работу, она не позволяет призраку смерти отвлекать ее от рутины жизни, которая для человека с таким диагнозом может быть и утешением, и оружием. Линн поступила совершенно правильно, придя на работу в день перед операцией. А может, ей стоило остаться дома, заказать доставку на дом всего, что нужно, и играть со своими котами на диване. Решать это было не нам.
