Глава одиннадцатая. В вас заложено большее
Прежде чем рассказать про Марину, должен сказать несколько слов про лучевую терапию. Забавно, но прибор для лучевой называется «Примус». «Примус» несколько раз ломался, и его «починяли». Пока сидишь в очереди, находишься в каком-то удивительном пространстве, где все улыбаются, никто не кричит, все знают друг друга по имени. Ходят на костылях, под ручку, в коляске, сами. И всегда улыбаются. Злость в этом мире перед лучевой – не то что не позволительная роскошь, она просто не нужна. Даже когда нам объявляли, что аппарат сломался, все ворчали как-то тихо, берегли себя, других. Никто же не виноват, в самом деле! Хотя многие приехали издалека, не из Москвы. Я думаю: почему так? Потому что знают, что лучевая – это лечение, и тихо радуются этому? Или потому, что когда ты в такой ситуации, то становишься человечнее (но есть, правда, и другие, но о них позже)? Не знаю.
Во всяком случае, у меня было ощущение, что я в чистилище. Потолок, кстати, там в некоторых местах стеклянный, и свет падал на лица прямо, будто бы косо освещать, прыгать в светотень, играть и кокетничать было для него как-то не этично. Пространство, в котором все открыто, все честно, пространство прямоты и белизны – человеческой и физической. Мне почему-то напомнило это Амстердам – там все дозволено, там лежат на крышах, катаются на лодках, курят травку, идут на улицу Красных фонарей. И понимаешь, что когда все позволено, не тянет грешить. Когда мы грешим, нам важно что-то преодолевать, а тут преодолевать-то нечего. Город без греха. Я убежден, что там почти нет убийств, краж и т. д. Там люди просто счастливы. И, как ни странно, то же было в коридоре перед лучевой. Людям не нужно ничего доказывать. Ни нам, ни себе. Здесь все равны. Как в Амстердаме. Странно, да?
Когда заходишь на лучевую, тебя ведут по свинцовому коридору. Потом кладут на кушетку. Надевают маску на лицо – пластмассовую, индивидуальную. Прижимают, привинчивают маску к кушетке. И 10 минут какая-то штука, похожая на маленький космический корабль, летает вокруг тебя. А у меня в первые месяцы болезни вдруг обнаружилась клаустрофобия: еду в лифте – боюсь, что он застрянет; кладут на МРТ – боюсь, что про меня забудут; принимаю ванну – и воображение рисует, как я поскальзываюсь, расшибаю голову, и все мои мысли радужнобензиновыми слоями вытекают из нее, плавают в наполненной ванне, отражают меня – мои воспоминания, мои стихи, мои идеи, мои образы, мой Париж, мой Будапешт… А меня уже нет.
