— Не хочу я больше на фронт, — тихо сказал Садананд.
— Ну, раз так — выпей яду. А пока ты живой, тебя заставят идти. Никому нет дела до того, хочешь ты или не хочешь. Англичане тебя купили, вот и служи им, пока не подохнешь. — Майтхилон обнял товарища за плечи и ласково тряхнул его. — Мы воюем не за себя, друг! В этой войне солдату принадлежит только одно — его жалованье. Зато уж эти денежки он может расходовать, как ему заблагорассудится!
Майтхилон вдруг остановился и настороженно повернул голову в сторону темного переулка.
— Там, кажется, стоит одна, — проговорил он вполголоса. — Ну как? Пойдем?
В темноте, действительно, можно было различить женскую фигуру. Она медленно двигалась им навстречу, прошла мимо них совсем рядом и повернула обратно. Из-под покрывала блеснули большие влажные глаза.
— А откуда ты знаешь, что она такая? — сердито спросил Садананд.
— На то у меня глаза… Ну, идешь?
— Нет, — потупясь, бросил Садананд и дотронулся рукой до заветного кольца. И тотчас же перед ним возникло залитое слезами лицо Мадхави и ее плечи, вздрагивающие от рыданий.
— Но ты ведь знаешь, что… что послезавтра мы выступаем! — срывающимся голосом проговорил Майтхилон.
— Знаю.
— И все-таки ты не пойдешь со мной?
— Нет.
— Ну и дурак.
— Нет, я не дурак.
— Ну, тогда еще хуже: ты не мужчина.
Майтхилон презрительно взглянул на своего друга и вдруг ласково, как ребенка, похлопал его по плечу:
— Ладно, ступай в казарму, отдыхай. Встретимся утром на поверке.
И весело насвистывая какую-то песенку из кинофильма, он устремился за женщиной в темный переулок.
Глухая полночь. Луна сияет на небе. Гребни высоких барханов словно дымятся: это легкий ветерок взметает струйки песка.
Майтхилон и Садананд вместе со своим взводом медленно ползут по залитой холодным светом равнине. Они попали в окружение и теперь, выбиваясь из сил, хотят незаметно ускользнуть из смыкающегося кольца.
Кругом мертвая тишина, слышится только шорох ползущих тел. Садананда не оставляет ощущение, что еще минута — и где-то рядом грозно залают немецкие пулеметы и тишину расколет смертоносный залп. Он готов ко всему, но тишина вокруг так глубока и так холодно-зловеща, что переносить ее свыше человеческих сил. Пустыня простирается до самого горизонта, едва различимого в голубой дымке ночи. Смутно серебрятся барханы. В лучах луны эти бесчисленные песчаные холмы кажутся куча] ми пепла на месте отпылавших погребальных костров. Случись ему погибнуть здесь — и над его телом вырастет постепенно такой же курган, безмолвный, холодный и страшный.
