После третьего выстрела, когда он, мокрый и возбужденный, лежал на траве в ожидании отбоя, его вызвали в тыл. Он не успел даже посмотреть своих результатов.
Кундэ встревоженно протянул ему телеграмму.
«…Немедленно… — прочел он и похолодел, — Категорически требуем…» Дальше он уже не читал. Картина ночного сна всплыла в памяти. Ясно: авария… Позабыв уставные порядки, он мчался к лагерю.
…Комиссар вошел на заводской двор твердым военным шагом. Сторож в проходной даже не узнал его в военной форме и, только вглядевшись, пропустил, растерянно улыбаясь. Дубов шагал мимо модельного, чугунолитейного, термического — прямо к мартену. Готов был к любому несчастью. Сейчас, немедленно он примет командование. Не сумели без него, не усмотрели!
В цехе ничто не говорило о беде. Так же, как и всегда, в дыму двигались люди, перелетали под стеклянным куполом голуби, в изложницах стыл покрытый ноздреватой коркой шлака металл.
И вдруг, только он вступил в цех, яркое зарево озарило людей и машины. В конце цеха последняя печь, печь, которая родилась без него и без него, думал он, погибла, — эта печь выдавала сталь.
Дубов видел широкий янтарный поток, бурно стекающий в ковш, видел темные силуэты людей, вокруг которых, точно золотые снежинки, кружились и падали веселые искры.
Вася Штыбов заметил его только у самой печи.
Он всплеснул руками, подмигнул Пенькову и подошел к директору.
— Ты уж извини, Павел Федорович… — Голос его дрогнул. — Какой же без тебя праздник! А печь завтра сдаем. Твоя же печь.
В первую минуту Дубов не мог вымолвить ни слова.
Он долго молча смотрел на Васю Штыбова, на старика Пенькова. Вася виновато улыбался и лукаво глядел на него.
— Ну и жук ты, Вася, — сказал наконец Дубов. — А ведь я из-за тебя своих результатов не досмотрел…
Дома Павел Федорович прежде всего переоделся. Любимая его синяя вышитая косоворотка оказалась вдруг необычайно просторной.
«Похудел, Павел, похудел», весело подмигнул он себе в зеркало.
— Ну как? — самодовольно спросил жену, — Молодым приехал?
— И загар у тебя, Паша, точно с курорта, — удивлялась жена.
— Что там курорт! — усмехнулся Дубай. — На, Митька, бери ромбы. — кинул он сыну гимнастерку.
— Только два… — разочарованно посмотрел на него Митя.
Впрочем, он удовольствовался и двумя; водрузил на голову отцовскую пилотку, надел через плечо ремень, вколол ромбы и гордо маршировал по комнате.
Потом, вспомнив что-то, снова подбежал к отцу, намыливавшему щеки.
— Отец, — сказал Митя укоризненно, — а значок, ворошиловский значок, забыл?
