Тьма обманчива. В каждом кусте может неожиданно открыться «вражеская» засада. Бойцы шагают молчаливые, сосредоточенные. Час. Два. Три. В безмолвии застыл сумрачный лес. Медленно и сурово текут минуты последней, предбоевой ночи.
…Ранним утром вышли на полянку у небольшого озера. На небе стояла побледневшая луна, и вода в заросшем тростником озере едва-едва мерцала. Озеро казалось глубоким и таинственным.
Подъедала кухня. Устроили большой привал.
В маленькой глубокой балке близ озера разложил лейтенант Меньшиков костер. Разведка прочесала весь лес. «Противник» был еще далеко, ночь не из теплых, душа требовала горячего чаю, и командир батальона против костра не возражал.
К огоньку пожаловали гости: командиры и красноармейцы, Дубов узнал того красноармейца, что угостил его давеча водой, и — долг платежом красен — предложил ему стакан горячего густого чаю. Гордеев, примостившийся в сторонке, с благодарностью принял стакан из рук комиссара.
Дубов полулежал рядом с командиром батальона.
Хорошо было после целого дня похода вытянуться на сене, стакан за стаканом, без счета, поглощать обжигающий напиток, следить, как разгораются огненные угольки в костре!
Небо было бледное, предутреннее. Звезды гасли одна за другой.
— Расскажите что-нибудь, товарищ комиссар, — попросил Соколин.
— Ночь коротка, — сказал Дубов. — Завтра тяжелый день.
Но ему самому хотелось поговорить с молодыми.
— Все равно не спится. — Соколин бросил хворостинку в огонь, она сразу вспыхнула и осветила задумчивее лицо комиссара.
— Был у меня в партизанском отряде, — медленно начал Дубов, — боец один — Снегирев Василий. Рябой был, некрасивый, а пел так, что бывало не наслушаешься. До слез доводил. В музыкальном смысле он тогда совсем неграмотным был. На баяне, однако, самые тонкие мелодии брал. Импровизировал. Пришли мы как-то в село большое. Остановился я в поповском доме. Поп сам сбежал, а вещички все остались. И в зале меж цветов всяких домашних — пианино лакированное. Видно, дочь поповская или сама попадья упражнялась. Прилег я отдохнуть на поповских пышных перинах. Вздремнул. И снится мне, будто я в раю. Тепло, уютно. Музыка… Бородатые ангелы, похожие на партизан моих, летают. Да так реально все, что я сам во сне удивляюсь — какая чушь снится!
Просыпаюсь, однако; музыка продолжается. То грустная такая, протяжная, вроде «Не осенний мелкий дождичек…», то громкая, маршевая, походная.
И понимаю я, что кто-то в зале на пианино играет.
