После юбилея наш дом оказался переполнен подарками. Энрико беспомощно разводил руками, глядя на заставленные столы и стулья.
— Что мы будем делать со всем этим, Дора?
Он радовался каждому подношению в отдельности, но все вместе они приводили его в замешательство. Громадный ковер ручной работы из черной шерсти с огромными вытканными красными цветами занимал половину салона. Всевозможные вазы и картины стояли между многочисленными букетами роз. Среди подарков было около дюжины тростей и зонтиков с золотыми, серебряными и костяными ручками, ониксовые запонки с крупными бриллиантами, одиннадцать старинных часов восемнадцатого века, украшенных драгоценными камнями, наши портреты, вышитые на шелке. Было множество наборов для игры в покер и шахматы, в которые мы никогда не играли, сигары «Corona», которые он никогда не курил, бесчисленное разнообразие золотых карандашей и ручек, золотых портсигаров, ножей для разрезания бумаги, множество адресов, подписанных сотнями музыкантов. В центре стола на огромном серебряном подносе, окруженном букетами роз, связанных красными, белыми, голубыми и зелеными (цвета Италии и Америки) лентами, лежала огромная кипа телеграмм.
— Куда мы все это денем? — спросил Энрико. — Ну, да ладно. Публика меня любит, а для «Метрополитен» это неплохая реклама. А теперь я хочу спать.
Энрико был, с одной стороны, живым человеком, а с другой — гением. Я всегда старалась понять, какая из этих сторон руководила им в каждом отдельном случае. Это не всегда мне удавалось, а однажды привело к очень неприятному событию. Его ревность поражала меня. Когда мы поженились, он предупредил меня, чтобы в его отсутствии я ни с кем не встречалась.
— Даже с друзьями моего брата? — спросила я.
— Даже, — ответил он, — потому что тебя могут с ними увидеть люди, не знающие, кто они.
Я выполнила его желание, потому что оно не показалось мне необоснованным, а, кроме того, была рада сделать ему приятное.
Весной, еще до нашего отплытия в Италию, вместе с труппой «Метрополитен» Энрико выезжал на гастроли. Я была вместе с ним. Однажды вечером, после первого спектакля с участием Энрико, двое его старых приятелей пригласили нас пообедать и потанцевать. Вечер был очень хороший и теплый, ярко сияли звезды, и столы стояли на открытом воздухе под деревьями, на которых висели фонари. Мы сидели за столом с хозяином дома Джимми, крупным, толстым и веселым мужчиной, и его женой Фанни Мей, славной и такой же полной и веселой, как и ее муж, дамой. Я заметила, что оба они смотрели на Энрико с обожанием. После обеда, когда начал играть оркестр, меня внезапно охватило чувство робости и смущения.
