Все, что делал Энрико, было так же замечательно, как и его пение, потому что на любое занятие он тратил все свои жизненные силы. Те, кто не знал этого, считали, что пение заслоняло все остальное. А он отдавался с полной энергией всякой деятельности, будь то пение или склеивание конвертов.
Однажды ему потребовалось несколько больших конвертов для газетных вырезок, а у него был только один. Я предложила послать за ними шофера.
— Нет, — ответил он, — я сделаю их сам. Таким образом я обучусь еще одному делу.
И действительно, он склеил по имеющемуся образцу отличный конверт. Энрико терпеливо проделал такую операцию одиннадцать раз. Потом он смешал конверты и предложил мне найти среди них тот, который послужил образцом.
Энрико не требовал, чтобы я вела замкнутую жизнь. Сначала я предпочитала ее потому, что такова была его жизнь, а потом начала находить в ней свою прелесть. Энрико не учил меня мудрости — он демонстрировал ее. Он не проповедовал доброту, терпимость, великодушие, справедливость, изобретательность — он просто-напросто сам был их воплощением. Он не получил систематического образования, но поступал так, будто имел его. Все его действия отличались продуманностью, а наша жизнь давала мне время поразмыслить над ними. Потому- то я молча понимала его мысли. Энрико заботился о людях не тогда, когда ожидал получить что-нибудь от них взамен, а когда ценил их внутренние качества. Вскоре после свадьбы он рассказал мне о землетрясении в Сан-Франциско и закончил свой рассказ так:
— Я спас большой портрет Теодора Рузвельта, который тот подарил мне за неделю до этого, когда я пел в Белом доме. Потом я поехал в Лондон и как-то рассказал об этом королю и королеве. Им понравилось, что я спас фотографию. Приятные люди. Король Эдуард очень мил и добр.
В этот момент в комнату вошел маленький старый Гравина. Это был бедный актер — а в свое время один из лучших итальянских комиков, — которого Энрико спас от голодной смерти, дав ему работу (тот вырезал для Энрико газетные статьи). Однажды Гравина показал мне удивительный трюк — его глаза «выдвигались» вперед, как у улитки. Он вошел, весь дрожа, так как страшно робел перед Энрико. Когда он вышел, Энрико сказал:
— Это тоже очень славный и добрый человек. Я рад, что он рядом со мной.
Он не находил разницы между качествами английского короля и старого актера.
