— Останетесь здесь.
— Непонятно.
— Мне нужны смекалистые ребята. Кубышкин! Отправляйте машину.
— Товарищ капитан! — Сержант Цупа угрожающе шагнул вперед.
— Смирно! — прикрикнул Сафронов. — Не болтать! Выполняйте приказание.
Цупа, вероятно, не ожидал от медицинского капитана такой решительности, повторил, как положено по уставу:
— Приказано остаться… Только я ж…
— Уладим, — успокоил Сафронов и направился к палатке, откуда доносились вопли и ругань.
И снова агрегат заработал. Он и не переставал вращаться, только Сафронов иногда вырывался из его орбиты, отвлекался, чтобы уладить непредвиденные большие или малые конфликты. Опять он потерял счет времени. Как будто был день, а вот уже и вновь темно. Урчат машины. Переругивается с водителем Кубышкин. Резкий голос этого новенького сержанта разбивает перебранку. Стонут раненые. Мелькает перед глазами белое, красное, белое…
— Товарищ гвардии… поели бы.
Сафронов послушно зашел в тамбур, взял котелок и уснул, не прикоснувшись к пище.
— Товарищ гвардии… командир санбата пришли.
Сафронов с трудом поднял голову, с усилием растер лицо и уши, вышел на улицу.
— Посмотрим, — предложил Лыков-старший. — Главное — шоковых не пропустить.
Сафронов двинулся за комбатом, с трудом передвигая отяжелевшие ноги.
Лыков-старший покосился на него и протянул фляжку:
— Прими-ка, прими.
Сафронов безразлично взял фляжку, отпил глоток и закашлялся. По всему телу будто электрический ток прошел. Не то что он взбодрился, но как-то весь передернулся, взвился, начал соображать и быстрее двигаться.
Они быстренько осмотрели тех, кто находился вокруг палатки, отобрали первоочередных на перевязку.
— Принимай, — посоветовал комбат, прихлопнув по фляжке. — Тонизирует.
Сафронов кивнул для приличия…
Привезли танкистов на бронетранспортере. Гусеницы лязгали — за километр слышно.
— Эй, кто тут? Принимайте.
«Этих и спрашивать нечего. Это наши». Сафронов посветил фонариком.
Четверо обгоревших, в черных прорезиненных куртках, в копоти, в масле.
— Сюда, сюда, прямо в палатку, — приказал Сафронов.
Запахло пороховыми газами и горелым человеческим мясом. Запах неприятный, тошнотворно-сладкий. Сафронов машинально придержал дыхание.
— Люба, пантопон.
Один из обгоревших не пошел в палатку. Он ходил вокруг нее, укачивая забинтованную руку, как ребенка.
— Войдите в палатку, — попросил Сафронов. — Нужно укол сделать.
— Делали.
— Тогда выпейте. Это противошоковое. Надо, надо.
Танкист сделал несколько глотков и снова схватился за руку.
