— Хм-хм, — хмыкнул Томан. — Странная аллергия. Сколько выдерживаете?
— Точно не изучено. Но сутки наверняка.
— Хорошо. Сутки.
И во время операций Штукина стали ставить к столу на одни сутки, а затем переводили в перевязочную, где не было наркоза.
Конечно, это не всегда выполнялось, но тогда вмешивалась добрая сестричка Сашенька и вытягивала его в тамбур. На улицу он теперь не выходил ни под каким видом, боялся вновь наскочить на начальство.
Судьба все-таки не позволила ему служить в том медсанбате. Однажды в тылу у них очутились немцы. Или это был десант, или прорыв, или, наоборот, какая-то фашистская часть выходила из окружения, Штукин не знает точно. Факт остается фактом — во время операции вдруг совсем рядом раздались автоматные очереди, голоса, крики, торопливые команды. Он, по обыкновению, не обращал ни на что внимания, кроме своей работы, хотя, конечно, слышал стрельбу. Когда он в очередной раз склонился над раненым, что-то царапнуло его в бок так, что он невольно оглянулся.
— Александр Семенович, у вас кровь, — сказала Сашенька, оказавшаяся поблизости.
— Это от раненого, — объяснил он, ощущая под правой лопаткой теплоту, которая стала расплываться и стекать вниз по спине. — Кохер. И не отвлекайтесь. Раненый на столе.
Он довел операцию до конца и лишь после этого позволил перевязать себя. А дальше госпиталь, а затем назначение вот сюда, в медсанбат 0013. А здесь снова враг номер один — проклятый эфир. И тут ему не дают поблажки, не переводят в перевязочную.
— Где Штукин? — послышался голос ведущего хирурга. — Вы оставьте эти штучки-дрючки! — прикрикнул Малыгин, появляясь в тамбуре. — Все устали.
— Да, да, несомненно, — пробормотал Штукин и поспешил в операционную.
Поступление прекратилось. Прекратилось неожиданно, внезапно, как артподготовка. Еще раздавались отдельные выстрелы, поступали поодиночке запоздавшие раненые, но ноток остановился.
— Что случилось? — удивился Сафронов.
— Так и бывает, — сказала Люба, которая после короткого отдыха уже снова вступила в работу.
Сафронов не утерпел, вышел на улицу, чтобы лично убедиться, в том, что поток остановился.
Все еще накрапывал дождь, только перешел на убаюкивающий шепоток, будто говорил: «Шш-ш, шш-ш, спите, спите». Воздух был густым и свежим. Сафронов с жадностью вдохнул его несколько раз, чувствуя, как кружится голова — или от усталости и бессонницы, или от этого хмельного воздуха.
Бормотали спящие, переговаривались санитары, стонали раненые, но все как-то по-ночному, не вспугивая тишины, не нарушая общего умиротворения природы. И только один звук, как скрип, как нечто постороннее, выбивался из общей картины и резал слух.
